Темные ущелья

– Шерин Херлириг – глупая маленькая шлюшка, – прорычал Креглир, – у которой не хватило ума и благородства, чтобы удачно выйти замуж или родить детей во благо своей семьи. Она всегда была такой. Кому есть дело до ее желаний?

– Очевидно, только мне.

– Ты, гнилой кусок…

– Довольно! – Ишиль встала: к королеве ведьм вернулось самообладание. – Что сделано – то сделано. И я полагаю, Рингил, этот твой гениальный бунт закончится вскоре после рассвета. Толпа истощенных преступных негодяев, конечно, не окажется большой проблемой для Стражи, как только станет светло и та поймет истинную природу угрозы.

– Точно подмечено, – усмехнулся Креглир. – Стража пустит эту мразь на корм для гончих. Сам увидишь, брат.

– Я не рассчитываю пробыть здесь достаточно долго. Я пришел не за этим.

Через полуоткрытые окна гостиной до них долетели далекие крики. И Гингрен, и Креглир поспешили к окну и уставились на давящую, пронизанную дождем темноту. За их спинами Ишиль казалась невозмутимой. Рингил подумал, что она уже слышала более слабые крики, раздавшиеся раньше, но промолчала. Он встретился с ней взглядом, ища подтверждение своей догадки, и, хотя ее лицо было непроницаемо, на мгновение ему показалось, что уголки ее рта и глаз тронула улыбка. Ему показалось, что он увидел там печаль и что-то похожее на жалость.

И, может быть, любовь. Он не был уверен.

А потом все исчезло.

– Небо красное, – мрачно сказал Гингрен. – Там что-то горит.

– Это дом Рафрилла, папа. Должно быть. – Когда Креглир повернулся и уставился на Гила, его лицо выражало потрясение и обвинение. – Клянусь яйцами Хойрана, он говорил правду!

– Рад, что с этим мы разобрались.

Гингрен повернулся к нему, и в его голосе послышались остатки колоссальной отцовской ярости, которую Гил помнил с юности.

– Ты думаешь, это смешно? Ты позволил выродкам-каторжникам прийти в родной город, чтобы грабить, насиловать и жечь, – и теперь смеешься?

– Ну, посмотри на это с другой стороны, папа. Я сомневаюсь, что они сделают что-то, чего уже не сделали с ними.

Гингрен едва не бросился на него, и Гил с ужасом, похожим на внезапную тошноту, понял, что не готов к этому. Крега он бы уничтожил без промедлений, сотворил бы глиф и поглядел, как брат падает и задыхается, не испытывая ничего, кроме радости. Но Гингрен, его измученный, опустошенный, побежденный отец…

– Мы так ни к чему не придем, – ровным голосом произнесла Ишиль. – У нас есть слово нашего сына по части нанесенного им ущерба, и я никогда не сомневалась в его правдивости. Вопрос в том, Рингил, что нужно сделать, чтобы ты снова ушел. Ты сказал, что тебе нужны сведения. Какие?

– Пленники, которых привезли из Орнли. Мои товарищи по экспедиции. Я хочу знать, где их держат, – я хочу, чтобы их отдали мне.

Ишиль взглянула на Гингрена.

– Муж?

Тот не обратил на нее внимания. Он все еще изумленно таращился на Рингила.

– И ради этого ты проделал такой путь? Сделал все это? Ради имперцев?

– Они мои друзья.

Отец кивнул, плотно сжав губы. В нем медленно рождалась та же смесь отвращения и понимания, что и в тот раз, когда он застукал Гила в объятиях Джелима Даснела в конюшне. – Да. Что ж, твои друзья больше не под охраной Канцелярии. Их перевели неделю назад. Всех, кроме рядовых, – их мы допросили по прибытии, а потом казнили как военнопленных.

– Куда перевели? По чьему приказу?

– В Эттеркаль.

Настала очередь Рингила кивнуть.

– Финдрич. Он знал, что я приду.

– Не говори глупостей, мать твою. Откуда он мог это знать?

– О, папа. Тебя действительно ни во что не посвятили, не так ли? – И вот опять – внезапный, неожиданный укол жалости к тому, во что превратился Гингрен. – Неужели ты действительно продал себя так дешево, папа? Неужели они действительно ничего не сказали тебе о том, что скрывается за кликой?

– Я не задаю таких вопросов, – сухо ответил его отец. – Потому что мне все равно. Я солдат, а не политик. Достаточно того, что Финдрич и ему подобные представляют собой хребет и амбиции, на которые не способны остальные члены Канцелярии. Достаточно того, что на этот раз они приведут нас к чистой победе над Ихельтетом, а не к очередному грязному компромиссу.

– Прямо как в боевом гимне спето, да?

– Пошел ты на хер, Гил, предательский кусок…

Креглир заткнулся, когда младший брат повернулся к нему лицом. Глаза Гила были пусты, его левая рука поднялась, причудливо изогнувшись…

Он увидел краем глаза, какое у матери сделалось лицо. Услышал ее хриплый шепот – «Гил, прошу, не надо!» – или, быть может, ему показалось, и его рука упала, как будто сама по себе, как будто ударом топора рассекло все нервы и сухожилия. Он подавил рождающийся глиф, погасил, как гасят об ладонь криновую сигарету. Устремил на брата пристальный взгляд.

– Тебе повезло, – мрачно сказал он, когда Креглир отвернулся. – На мгновение я забыл, что она и твоя мать тоже.

Вступил Гингрен, в чьей позе и тоне ощущалось жалкое подобие былой властности. Он пытался выпятить грудь.