Темные воды Тибра

Марк Карма, одетый, кстати, так же, как и его господин, вначале старался держаться в самом конце маленького каравана, ибо предвкушал тяжелый разговор с Суллой. Но тот не обращал на свою тень никакого внимания. До такой степени не обращал, что тень заволновалась – почему так?

Когда миновали Велитры, он сам подобрался поближе к господину и некоторое время скакал рядом, как бы облегчая ему возможность начать разнос. Децим и Метробий по молчаливому приказу Суллы отстали настолько, чтобы не слышать деталей неприятного разговора.

Сулла пребывал в задумчивости, и выражение его лица не было слишком мрачным.

Наконец раб не выдержал:

– Я жду, когда ты наконец обругаешь меня, иначе сердце мое никогда не станет на место.

Щека консула слегка дернулась – так он в последнее время улыбался.

– За что я должен обругать тебя, за то, что ты прекрасно сделал свою работу? Я скорее должен тебя поблагодарить за то, что ты дал мне возможность поиздеваться, причем совершенно безнаказанно, причем в его собственном доме, над моим самым знаменитым противником.

Марк Карма с облегчением выдохнул собранный в груди воздух.

– Но ведь я поставил тебя в ситуацию, когда ты должен был отказаться от командования…

– Пусть Марий думает, что меня сейчас можно поставить в подобное положение. Он не понимает, что нельзя получить то, что получить нельзя. Могу поспорить на свои новые поножи, а они погляди какой выделки, что когда мы въедем в лагерь, то найдем там вестников сената…

– Я думаю, их быстренько распнут, – влез со своим мнением раб.

Сулла отрицательно покачал головой:

– Нет, за что их распинать, они ведь не преступники и не взбунтовавшиеся рабы. Их просто повесят.

– В знак уважения к сенату.

Консул медленно повернул голову и вновь внимательно посмотрел на своего раба.

Тому было трудно выдержать слишком знакомый взгляд, и он быстро спросил:

– Но если дела наши так удачно поворачиваются: унесли вон ноги из Рима, бесплатно выкупили жизнь, выставили полным дураком этого старого и жадного мошенника, почему глаза твои так грустны?

– Немного радости в победе над ничтожествами.

– Ты себе кажешься орлом, который ловит мух?

Сулла опять посмотрел на скачущего рядом.

– Да, когда-то ты сказал мне правду – без тебя мне будет скучно.

По лицу Марка Кармы проскользнула самодовольная улыбка, но она тут же исчезла, после того как Сулла произнес следующую фразу:

– Но ты так до сих пор и не рассказал мне, где провел годы до встречи со мной в Цирте.

Раб занервничал, взялся чесать шею, которая, судя по всему, и не думала чесаться.

– Опять скажешь, что не пришло время.

– Извини, Луций, но действительно не пришло. Мне не то чтобы есть что скрывать, просто, как говорится у этрусков, слово, произнесенное утром, может прозвучать во спасение, то же, но вечером сказанное, способно и умертвить.

Консул думал о своем.

– А ты очень изменился за эти годы.

Раб растерянно дернул плечом.

– Все меняется, твердое перестает быть твердым…

– Ты стал похож на обезьяну, старую сварливую обезьяну, которую фокусники водят по городским рынкам на цепочке. Правда, правда.

Марк Карма сделал вид, что обиделся, и слегка отстал.

Глава вторая Марий

88 г. до Р. Х.,

666 г. от основания Рима

Великий полководец никак не мог понять, в какой момент его обманули, и это приводило его в состояние тихой, смертельно опасной для окружающих ярости.

Слуги прятались в самых отдаленных уголках дома, а те, кто должен был время от времени приближаться к нему, шли словно на смерть.

Старик сидел у бассейна и толстой тибрской камышиной дразнил вьющихся в его зеленоватой воде мурен. Бассейн с этими опасными, но чрезвычайно вкусными тварями был непременной принадлежностью каждого по-настоящему богатого дома. Сейчас спаситель отечества не рассматривал их как будущую еду или престижное украшение своего дворца, они занимали его внимание своей схожестью с его собственными мыслями. Зубастые, извивающиеся, хищные, черные…

Старик их подкармливал. Насаживал на кончик заостренной камышины кусочек тухлятины из стоявшей рядом серебряной вазы и опускал в воду, возбуждая в ней жуткий пенный хоровод.

Итак, надо все же докопаться до того момента, с которого он стал выглядеть в глазах голубоглазого авантюриста как легковерный, выживший из ума старик.

Когда отпустил из Рима в Нолу?

А как мог не отпустить? Армия бы взбунтовалась, и вместо того чтобы ею воспользоваться для войны с Митридатом, пришлось бы набирать другую для ее усмирения.

Когда разрешил Сулле укрыться у себя в доме?

Но если бы он этого не сделал, его бы зарезали на улицах, а легионы под Нолой обвинили бы в этом Сульпиция, а равным образом и его, Гая Мария.

Когда поверил этому сухощавому, похожему на уличного фокусника рабу?

Нет, нет, нет! Все это не то, причина не в том. Возможно, ошибка была совершена еще семнадцать лет назад, когда он позволил Сулле пленить Югурту. Нужно было Югурте позволить пленить Суллу? И зарезать где-нибудь в подвале мавританского города.

С нумидийцем все равно было бы покончено, не в том году, так в следующем.