Костер испуганно затих, несмело пригнувшись к земле и переползая с полена на тонкие веточки.
Исэйас молча смотрел на пламя, жмущееся понизу, словно побитый пес, и ощущал, как леденеют руки.
Ролло скосился на Хеса, сгорбившегося, замерзшего, с остановившимся взглядом, и пальцы сами собой сжались в кулаки.
Смерть за жизнь, боль за попытку спасти – этот мир прогнил, и заслуживает ли он того, что сейчас делает для него этот фейри?
Глава VIII
Так сказала фейри, бросая горсть семян на окоченевшие трупы людей: застывших, изломанных, брошенных там, где застало их последнее дыхание, безжалостно вырванное из груди.
Неро все еще не мог поверить, что его связки больше нет. Не мог осознать, что все, что ему остается – это память о товарищах, ставших ближе родных братьев, ставших его кровью и плотью. Он долго не мог заставить себя подойти и снять с холодных пальцев тусклые перстни, столь же мертвые, как и их хозяева. Ему казалось, что это станет той чертой, линией, из-за которой больше не будет возврата – они исчезнут, как пыль, невесомым прахом рвануться ввысь, развеются по ветру, и он останется один.
С безжизненными камнями золотые ободки каплями ртути покоились на разжатой ладони, и он не мог оторвать от них взгляда – в душе было пусто и гулко, словно в одно мгновение он потерял все: тепло, радость, дыхание… жизнь.
Тихий перезвон серебряных колокольчиков затронул все, что было глубоко скрыто, коснулся напряженных, оголенных нервов и плеснул тоской и болью. Неро вскинул голову, не в силах вынести эту муку, и наткнулся на взгляд темных, без блеска, глаз.
Фейри пела.
Казалось, сама природа склонилась перед льющейся из уст Благой мелодией. Она звучала весенним ветром, полным жизни, плакала осенним дождем, рыдающим над ушедшими, звенела тонким ледком, застывшем на холодных губах, шелестела палой листвой, плащом укрывающим замерзшую землю, опадала вниз узорными снежинками слов на древнем, как сам этот Мир, языке.
Снег расступился, растаял под действием дивных чар, тепло легким облачком поднялось от прогретой земли, и тонкие, словно нити, изумрудные побеги робко проклюнулись, настойчиво и цепко оплетая лежащие на земле тела. Зазмеились, ласково обхватили натруженные плечи, бессильно раскинутые руки, закрыли навеки слепые глаза, плотным ковром расстелились – и зацвели. Ярко, мазками краски вспыхнули на зеленом поле чудные облачные колокольчики – белые, невесомые; склонились траурные сапфировые горецветы, уронили хрустальные капельки росы, словно слезы, скатившиеся по блестящим лепесткам; жизнеутверждающе подняли головки ярко-алые, точно пролитая кровь, огнянки…
И все вспыхнуло, перелилось радугой, взорвалось легкими золотыми огоньками, и снопы искр со звоном порвавшихся цепей рванулись вверх.
Он не сразу понял, что музыка затихла – она все еще билась под самым сердцем, глубоко в груди, и он почуял, что теперь она всегда будет там – будет стучать ровно, сильно, давать силы в минуты отчаяния и боли, выводить из темноты, станет той путеводной звездой, которую он уже отчаялся найти.
Неро сжал кулак, услышал, как робко стукнулись друг о друга холодные ободки колец, и, вскинув глаза к небу, беззвучно поклялся, что более никто не повторит такой участи.
– Несколько опрометчиво, – насмешливо заметил фейри, неодобрительно глядя на свою спутницу, которая стояла, полуприкрыв глаза. – Ваши Боги давно отвернулись от вас. Впрочем, их никогда и не существовало.
Девушка качнула головой и обвела взглядом чистую поляну – ни следа былой схватки, ни единой капли крови не осталось на теплой земле, на которую опускался быстро тающий снежок.
– Садись, – она указала рукой на рыжего жеребца, и Неро удивленно вскинул брови, забывая о том, что еще мгновение назад собирался резко ответить на замечание о Богах мужчине.
– К чему все это? – он чуть опустил голову вниз, набычился, совершенно не понимая, что здесь происходит.
Фейри не жалуют людей. Даже Благие. И уж точно не могут им помогать. А эти не только спасли его, умирающего от ран, вернули к жизни, но не собираются бросать и сейчас. Мотивы, что двигают ими, понятны только им, и это не нравилось охотнику.
– На тебе его метка, – нетерпеливо отозвался мужчина, откинул снежно-белую прядь и легко взлетел на кипенного жеребца, нетерпеливо стукнувшего неподкованным копытом о землю.