Тёмные Звёзды: Дары грома (СИ)

– Ты! уйди отсюда! куда ты его толкаешь?!– вскипела Лара. Стоило ей послать свой гнев в эфир, как невидимый медиум ударил по ней, словно из пушки. Она поперхнулась словами, её замутило – ещё удар, и в обморок. Ну, силища!..

В груди так больно сжалось, будто тисками сдавило. Лару дёрнуло от спазма судорожной икоты. Собравшись, она попыталась выполнить приём, подсказанный Юнкером: «Поставь стену в уме. Представь себе толстое стекло». Помогло не очень – от мощи заслонилась, но вещать на силача не могла.

– Прыгай,– повторил тот.

– Я разобьюсь! – воскликнул Ларион.

– Прыгай и верь мне. Сейчас!

– Не-е-е-т! – закричала Лара, сняв барьер, но Ларион разжал руки и заскользил по оболочке. Миг – он сорвался с круглого бока дирижабля и, трепыхаясь, как тряпичная кукла, полетел вниз, к зеркальному морю.

Вот тогда Лара – сильно, насколько могла, – захотела не видеть. Наверное, она кричала, раз кондуктор заглянул в каюту.

Но она успела заметить то, чего не сумела понять – стремительно летящее тело, похожее на птицу величиной с человека, поднырнуло под падающего вниз Лариона, подхватило его и унесло в северную сторону.

H. День риска

Если б не война, Удавчик с шиком бы уехал в тот же день, как получил от Галарди ларец и конверт. Спальный вагон-люкс, поезд с рестораном, к утру ботинки наваксят и горячий завтрак в купе подадут…

А вот обломись, прапорщик Сендер Тикен! всё мечты-с! На западном направлении дороги запружены – отдельный корпус «охотников» лысого Купола катит эшелонами в Кивиту, ловить за хвост очередную «тёмную звезду». Посему в Лацию экспрессы ходят через день, жди постника. День в поезде без выпивки и мяса обеспечен.

Зато можно провести выходной в столице, насладиться досыта!

Где до поры спрятать посылку статс-секретаря? Можно на вокзале, в камере хранения, но дешевле – в гостиничном номере, завернув в несвежее бельишко и закинув на верхнюю полку шкафа. Отельная прислуга нерадива, лишний раз веником не махнёт, не то чтоб в шкафу рыться. И в случае кражи сыск простой – все воры в списке горничных и коридорных. Портье – цепные псы, чужим хода нет…

В храмин-день Руэн гудел совсем не празднично. Там и сям – на террасах ресторанов, в кондитерских, и то и прямо на улицах, – читали свежие газеты, спорили, шумели, возмущались и обречённо вздыхали. Толкались у афишных тумб и стен, где было наклеено то же, что в газетах пропечатано – декрет имперской канцелярии о предельных ценах на муку. С 1-го зоревика пуд пшеничной будет стоить дюжину унций, пуд ржаной – девять унций с полтиной. Заводским, трудящимся по найму и прислуге, нанявшейся без харчей, отныне полагались хлебные талоны в треть цены – два фунта в день работнику, фунт жене, на детей по полфунта, а не хватит – докупай по полной стоимости. За выдачу талонов отвечают околоточные надзиратели.

– Эх, и толкучка с утра будет в околотках! бока намнут и рёбра поломают. Вернее всего – с ночи очередь занять… А государь-то знает?! – галдели и выкрикивали у афиш. – Надо собраться, в Этергот идти с общим прошением!

– Канцлером подписано, а императором?..

– Цены – только спекулянтам наруку, магнатам хлебным да Лозе! эти-то мироеды наживутся на любой беде!

– К красным в Куруту надо ехать, у них пуд по семи унций, а где и за шесть отдадут, и дорога близкая, в пару дня обернёшься…

– Езжай, голубок – на границе тебя вытрясут и пошлиной обложат по уши. Заречёшься по дешёвке покупать.

– Сколько ж теперь булка стоит?

– Завтра увидишь.

Рядом молодой монах спешно прилепил плакат от патриарха: «Раздача хлебов по полфунта неимущим и голодным в приходских церквах». С криками «Слава Грому!», «Долгие лета Отцу Веры!» монаха хлопали по плечам, хвалили и давали папиросы, а кто монету совал:

– Бери-ка, брат, бедным на хлеб!

– Держи и от меня полтину.

– Гром воздаст, – кланялся монашек. – Спасибо! Сами видите, какое наказанье нам за звёздные ракеты…

– Чем тут гроши считать – на Дикий Запад бы уйти, к тарханам. Там, слышно, что сам собрал, то всё твоё – хоть продай, хоть пеки каравай. Ни царя, ни канцлера – ты да Бог, ружьё да плуг.

– Брат холостой туда уехал, пишет – стадо коров у него, сам на коне верхом, как кавалер, слуги-тахонцы… Мастеровые, в особенности по железу, очень там в почёте. А здесь мы – как клопы под сапогом…

– Не-ет, друг, негоже родину бросать! Кто оборону-то держать будет от дьяволов?

И в спор, и в крик, едва не за грудки. Кое-где дела доходили до митингов, на гранитную тумбу взбирался крикун – либерал ли, анархист, не разберёшь, – и призывал тут же, на месте, сочинять петицию к Его Величеству. По углам городовые беспокойно озирались – не пора ли вызвать конную полицию или подмогу с карабинами?