Темный ангел

Это было лучшее объяснение, что он мог дать относительно того, что всегда казалось ему творческим поиском, а не извращением. Теперь он понимал, что этот поиск не должен был иметь места: Констанца была не бабочкой, которую можно поймать, распять, приколоть булавкой и снабдить ярлычком. Она сопротивлялась всякой попытке определить ее, как она сопротивлялась его желанию заснять ее. Это замечание, о котором Мальчик тут же пожалел, заставило Штерна погрузиться в раздумье.

– Понимаю. Я верю вам. Тем не менее…

Что-то блеснуло в глазах Штерна – понимание, может даже, сочувствие. Затем его лицо обрело замкнутое выражение. Потянувшись за конвертом, он вернул его на прежнее место в нагрудном кармане. Мальчик с трудом поднялся. Под ним покачивалась земля. Столик, на котором стоял его стакан виски, плясал на трех своих ножках. Никто не обратил на них внимания. Вокруг продолжались разговоры. Никто не обратил внимания, что у Мальчика пошла носом кровь.

Это смутило его. Он решительно махнул рукой. Он повернулся и, не обменявшись со Штерном ни словом, направился к дверям. Неверными шагами он проложил себе курс мимо столов и кресел, производя впечатление выпившего, потому что нетвердо держался на ногах.

Когда Мальчик покинул помещение, Штерн направился к одному из клубных телефонов. Уединившись в маленькой нише, обшитой деревянными панелями, и прикрыв двери, он позвонил Констанце в Винтеркомб. Он знал, что она ждет его звонка.

– Ты это сделал? – Ее голос возникал и пропадал на линии: в нем была странная нотка, которую Штерн не мог определить: то ли восхищение, то ли страх, то ли огорчение.

– Да. Боюсь, это было неизбежно.

Он коротко рассказал ей о встрече, но Констанца не удовлетворилась кратким отчетом: она хочет знать все подробности. Как Мальчик выглядел? Что он говорил? Очень ли переживал?

Штерн коротко ответил на все вопросы.

– Вряд ли можно было от него ждать изъявлений счастья.

– Он плакал? Порой он плачет. Я заставляла его плакать – раньше. Ох, Монтегю…

– Поговорим завтра.

Штерн положил трубку. Он вернулся в курительную. Он повернул свое кресло спинкой ко всей остальной комнате, чтобы его никто не беспокоил. Спустя некоторое время он восстановил в памяти картину разговора. Штерн испытывал жалость к Мальчику, которого всегда любил, и к этой фотографии Констанцы, которая сейчас лежала перед ним.

* * *

Констанца с нетерпением ждала дня свадьбы. Она хотела, чтобы все кружилось в танце, все сходили с ума и вокруг стояло яркое великолепие и царила суматоха. Чтобы не оставалось времени думать: день должен быть мешаниной звездных осколков. Она хотела бы промчаться бегом по проходу Винтеркомбской церкви, если бы ей представилась такая возможность, если бы Дентон рядом с ней не был столь медлителен. Она чувствовала в себе воздушную легкость, с которой и выпорхнула из огромной машины с белыми ленточками. Эта приподнятость сопровождала ее и по церковному двору, мимо могил, надгробья которых блестели первым снегом. В портике, под сводами нефа, она была рада, что пол такой прохладный; она скользила по нему в тонких туфельках.

Эти изящные туфельки были доставлены из Парижа: для Монтегю Штерна война не представляла ни препятствий, ни границ. Заказывала ее облачение Гвен, Штерн оплатил его. Туфельки из Парижа вместе с белыми чулками из самого лучшего шелка, синие подвязки которых ей несколько резали.

А платье – о, какое платье! Пятнадцать примерок в лучшем ателье, муслин, брюссельские кружева. Длиннющий шлейф, что волочится за ней, несказанная красота, вышитая хрустальными цветами и звездами – триумф модельера!

Как приходилось затягивать талию, пока она не стала самой тоненькой и еще тоньше; новая горничная, тужась, затягивала ее белый корсет. «Тяни сильнее!» – кричала Констанца. Семнадцать дюймов, шестнадцать с половиной, шестнадцать. Чтобы Монтегю мог обхватить ее своими длинными изящными пальцами – вот чего хотела Констанца и чего она добилась. Она едва дышала, но ей казалось, что сегодня кислород ей даже не понадобится; она сама была воплощением воздуха, она сияла и лучилась, как алмаз.

Пояс вокруг талии был усыпан бриллиантами, такие же драгоценные серьги висели в ушах; бриллиантовыми блестками, как капельками слез, была усеяна ее вуаль. Набор бриллиантов был подарком Монтегю: они опоясывали ей кисти и, подобно струям дождя, лились по шее. Они были ее символом, талисманом ее отваги.

Поглядывая по сторонам, Констанца торжествующе шла по проходу. Что с того – пусть тут собралось людей меньше и не таких известных, чем она могла ожидать! Люди опасаются скандалов, вот и все; кое-кто из приглашенных предпочел устраниться из-за Мод. Ну и пусть! Констанца не волновалась: придет время, и все они будут искать ее общества, все те, кто сейчас пренебрегает ею. Она одержит верх над всеми. Они с Монтегю заставят их сложить оружие.