Темный ангел одиночества

– Ага. Двери старых домов. Резные, перекошенные, с немыслимыми замками, клямками, навесными, амбарными… А окна! Наличники, выщербленные деревянные кружева, тусклые стекла… Грустно и печально, отжившая эпоха. А крыльцо! Вы не поверите, Катя, сколько этих… язык не поворачивается сказать «домов»! И не сегодня завтра все это уйдет. Есть музеи деревянного зодчества, конечно, там самое интересное, причесанное и прилизанное, а сколько всего остается за бортом? А ведь это наша история. И самое интересное, там до сих пор живут! Во многих домиках отключен газ, а то и вовсе не было, свет отключен… И ведь живут! Выживают. Нам не понять.

Я смотрела на Ивана во все глаза. Действительно, художник и видит то, на что нормальный человек не обратит ни малейшего внимания, да и вряд ли забредет в те края. Лицо у него было печальное и вдохновенное, и мне стало стыдно за то, что я вижу в нем лишь бездельника-пьяницу. Видела то есть. А оказывается, художник. Правда, тема, по-моему, способна вогнать в депрессию даже записного оптимиста.

– Марта в больнице, – сказала я невпопад. – Попала в аварию.

– В аварию? Опять? – удивился Иван.

– Ее сбила машина. Она никого не узнает.

– Контузия?

Я пожала плечами.

– Ну, даст Бог… – неопределенно произнес Иван.

…Галка так и не позвонила. Иван намекал, что позвонить нужно мне, причем сию минуту, но я тоже звонить не стала, уклончиво объяснив, что она вряд ли дома. Разочарованный Иван выпил три чашки кофе, съел два бутерброда и откланялся, взяв с меня обещание быть в «Елисейских Полях». Обязательно с Галочкой.

Я послонялась по дому, раздумывая, не позвонить ли Галке еще раз – от ее молчания мне было неуютно. Галка отходчивая, покричит да успокоится, ну тарелку в сердцах швырнет, и снова солнце. Но не на сей раз. Ее молчание портило мне кровь, и самым неприятным было ощущение ее правоты. Не нужен мне Юрий, права Галка, те же грабли. Тысячу раз права. Но это в теории, а в реальности… ну пришел, подрался, получил по физиономии, и что прикажете делать? Выгнать на улицу? Из-за меня все-таки. Нужно позвонить. Я потыкала в кнопки, в трубке зазвенело тонко и пронзительно.

Галка так и не откликнулась.

* * *

…Лечебница доктора Лемберга располагалась в тупичке сразу за остановкой «Лесная» второго троллейбуса. Тупичок назывался Длинный канал, дом номер пять. Никакого канала там не было, а была канава, засыпанная снегом. Это был славный особнячок с колоннами, современными окнами и черепичной крышей с флюгером. Я разделась в фойе, и дежурная объяснила мне, как найти третью палату.

Я постучалась и вошла, не дожидаясь разрешения. Небольшая комната, светлая мебель, деревце в вазе на полу. В кресле лицом к окну и боком к двери неподвижно сидела Марта. В синем свитере и черных брюках. На коврике перед ней сидела роскошная сиамская кошка. Марта не обратила на меня внимания, а кошка внимательно посмотрела мне в глаза и беззвучно мяукнула, раскрыв розовую пасть.

Я уселась на табурет перед Мартой. Она смотрела в пространство перед собой; лицо ее было бессмысленным. Она улыбалась, и от ее улыбки у меня мороз продрал по коже.

– Здравствуйте, Марта, – начала я. – Как вы себя чувствуете?

Она молчала.

– Сегодня очень холодно, ночью насыпало снега. Скоро Новый год, на площади елка, детишки катаются на пони…

Марта улыбалась своей потусторонней улыбкой, кошка не сводила с меня внимательных зеленых глаз. Я чувствовала себя неуютно. У меня было чувство, что в кресле сидит не Марта, а манекен. С яркими голубыми глазами и нежной кожей. Неживой. Мои слова казались мне бессмысленными, они падали холодными стеклянными бусинами. Но Евгений просил поговорить с ней, вот я пришла и говорю.

– Тебя как зовут? – обратилась я к кошке.

Она раскрыла розовую пасть и снова беззвучно мяукнула.

– Марта, по-моему, она вас любит, – сказала я. – Славная подружка…

Подружка? Я вспомнила, как домработница Алена Андреевна сказала, что подруг у Марты нет, потому что кто же с ней сравнится? Она же ангел. И из дома она не выходит одна. И Евгений тоже говорил, что подруг у нее нет. А Иван сказал, что были блатные друзья и подружки, и мать драла за волосья. И не узнала она его…

Я смотрю на Марту – тонкое нежное кукольно-бессмысленное личико, фарфорово-голубые бессмысленные глаза, перламутровая кожа – и представляю, как мать таскает ее за короткие вьющиеся завитки.

– Марта, вы помните Ивана? Он был вашим соседом…

Марта молчит и улыбается.

– Скоро Новый год, – повторяю я. – Моя подруга Галина не разговаривает со мной. Потому что сердится. Она не одобряет моего образа жизни. Паша и Нина, Леша Добродеев очень за вас переживают. И Евгений. Алена Андреевна передает вам привет.

Это было не совсем так, но для пользы дела можно и соврать.

– Мы думаем о вас, Марта. Вы мне даже снились сегодня ночью…

Я продолжала говорить, рассказывала про Ситникова и друга любезного Юрия, про Галку, про Шеремета и через какое-то время уже не замечала ни ее каменной неподвижности, ни бессмысленной улыбки. Мне казалось, я говорю для себя, подвожу итоги своей жизни…