Темный день

На помощь кобольду подоспела Гингема: что было силы швырнула прямо в морду твари тяжелую связку ключей. Понятное дело, нежить этим не проймешь, но на мгновение упырь зажмурился, ослабил хватку, а кобольду только того и надо: выхватил припрятанный в лохмотьях маленький нож, отточенный, как бритва и полоснул вурдалака по лапе. От рева Зулга у Тохты заложило уши. Рана начала дымиться, словно на вурдалака плеснули кислотой, кожа потемнела, съежилась, повисла лохмотьями. Кобольд шлепнулся на землю и тут же метнулся в сторону.

– Ты стащил мой десертный ножик?! – немедленно уличила его Гингема. – Мое столовое серебро?!

– На время взял! – протявкал Тохта, умолчав о том, что нож из буфета Гингемы он стащил еще вчера и провел всю ночь, оттачивая его и пытаясь превратить ножик для фруктов в грозное оружие.

Один из вурдалаков кинулся к Тохте, но Дарин опередил его – нажал на курок, а когда упырь, словно споткнувшись на бегу, рухнул на колени, по примеру кобольда безо всякого колебания двинул его прикладом по голове.

– Тохта! Начинай ритуал! – скомандовал Дарин.

Кобольд кивнул, шмыгнул к дереву, успев, однако, бросить взгляд на вурдалаков: боятся, проклятые трупоеды, заговоренных пуль! Кружат вокруг Дарина, а подойти опасаются… однако ж, если навалятся все вместе, не сдобровать! И вдруг Тохта замер: а где еще один упырь? Где Хагаса? Опять, опять, как во дворе Гингемы – один из вурдалаков пропал! Только успел об этом подумать, как Хагаса, подкравшись сзади, так вцепилась ему шею, что в глазах потемнело. Кобольд захрипел и забил лапами, но вурдалак, почти преобразившийся, встряхнул Тохту, как тряпку и щелкнул зубами. Метил в шею, но кобольд ухитрился из последних сил извернуться, и острые клыки сомкнулись на спине. От страшной боли Тохта взвыл не своим голосом, показалось, что вурдалак перекусил его пополам, как кобольд – крысу.

Вот тут-то и понятно стало меняле, что настала пора погибать. Пришел его последний день, темный день: так кобольды день смерти называют, ведь каждый, как бы долго он не жил – только гость на этой земле и рано ли поздно пора ему домой собираться. Правда, читал Тохта в старых преданиях об отважных кобольдах, что тот, кому удастся свой темный день пережить, проживет еще одну жизнь сверх той, что ему отпущена… ну, так ведь то только сказки! А сам Тохта сильно опасался, что сегодняшний день станет темным и для него, и для Дарина и для Гингемы – и как выяснилось, не зря опасался. Значит, пора прощаться и с жизнью, и с друзьями и со своими богами, которые так милостивы были, что послали ему, мирному кобольду, хорошую смерть в бою!

Но с богами Тохта попрощаться толком не успел: грянул выстрел, челюсти Хагисы разжались и вурдалак тяжело рухнул, придавив всем телом кобольда.

Кумлер появился перед Дариным, как из-под земли – только что не было, и вдруг – то ли человек, то ли тварь, сразу и не разберешь. Было что-то неестественно-жуткое в том, как его мертвые глаза взглянули сначала на Дарина, потом на Гингему, задержавшись на мгновение на клинке охотника за вампирами, который она сжимала в руке.

– Стой! – холодно приказал Дарин. – Еще шаг – и я стреляю.

Из-под трупа Хигисы выбрался перемазанный кровью кобольд.

Держа обрез, нацеленным на Кумлера, не отводя взгляда от его белых глаз, Дарин тревожно спросил:

– Тохта, ты как?

Кобольд пошатнулся, изо всех сил стараясь не упасть.

– Не знаю, – пробормотал он сквозь зубы, невидяще глядя перед собой. – Больно…

– Соберись, – Дарин ногой пододвинул ему рюкзак, где за отодранной подкладкой был спрятан амулет. – Начинай ритуал. Только быстро, долго мне их не удержать!

Носком ботинка он провел черту в пыли, по-прежнему спуская глаз с вурдалаков.

– Дальше – ни шагу, – предупредил он.

Тохта пополз к дереву. Все бы ничего, только в голове колыхался черный вязкий туман, да задние лапы будто онемели и почти не слушались.

– Держитесь ближе к Тохте, – бросил Дарин Гингеме.

Вурдалаки переглянулись, и Ккмлер вдруг неожиданно оскалил зубы в улыбке.

Кобольд подполз к дереву. Теперь весь ритуал следовало начать заново. Он бессильно рухнул рядом с выкопанной ямой между корнями вяза и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на обряде и успехе. Это удалось ему еще хуже, чем в первый раз. Мысли кобольда сбивались, путались, боль накатывала волнами, и больше всего хотелось уплыть на этих волнах куда-то в забытье.

– Тохта, – тревожно окликнула Гингема.

Кобольд встряхнулся.