Темный карнавал

Мари приблизилась к нему, поглядела в сторону, а потом снова на него. Губы ее беззвучно шевелились, глаза беспокойно моргали, тонкая жилка на шее напряглась, будто проволока, бровь слегка подергивалась. Она ступила на обочину, покачнулась, взмахнула руками, что-то проговорила и, в попытке удержать равновесие, выронила кулек.

– Господи боже! – Джозеф подхватил кулек. – Смотри-ка, что ты натворила! Разиня!

– Я чуть лодыжку себе не сломала.

– Это были самые что ни на есть отборные черепа – и оба теперь никуда не годятся. А я хотел довезти их до дома, показать друзьям.

– Извини, – бесцветным тоном проговорила Мари.

– Фу-ты ну-ты, черт бы его побрал! – Джозеф с сердитым видом смотрел внутрь пакета. – Где теперь такие найдешь? Нечего и надеяться!

Подул ветер. Улица была пуста. Джозеф хмуро разглядывал раскрошенные леденцы на дне кулька. Вокруг Мари бегали уличные тени; солнце освещало противоположную сторону улицы, нигде не видно было ни души. Весь мир отошел куда-то далеко, а они остались наедине друг с другом – за две тысячи миль от чего-либо, на улочке призрачного городка, за которым простиралась пустота – только голая пустыня, где в небе кружили ястребы. Кварталом дальше, высоко на крыше Оперного театра сверкали на солнце позолотой греческие статуи. Где-то в пивнушке из граммофона неслась надрывная мелодия «Ay, Marimba… corazon…»[31], все эти чужие незнакомые слова уносил ветер.

Джозеф скомкал кулек и раздраженно сунул его в карман.

Пора было возвращаться в гостиницу на ланч в половине третьего.

Сидя за столом с Мари, Джозеф молча всасывал с ложки альбондигасский суп. Раза два Мари отпускала веселые замечания о настенной росписи, но Джозеф, глядя на нее в упор, только молча прихлебывал суп. Сверток с порушенными черепами лежал на столе…

– Secora…

Смуглая рука убрала суповые тарелки. На столе появилось большое блюдо с энчиладами[32].

Мари вгляделась в блюдо.

Энчилад было шестнадцать.

Мари взялась за нож и вилку, чтобы взять себе одну, однако вдруг замешкалась. Поместила нож и вилку по обеим сторонам своей тарелки. Окинула глазами расписанные стены, потом посмотрела на мужа, перевела взгляд на энчилады.

Шестнадцать. Одна к одной. Длинный ряд, плотно уложенный.

Мари принялась считать.

Одна, две, три, четыре, пять, шесть.

Джозеф взял одну энчиладу и положил в рот.

Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать.

Мари опустила руки на колени.

Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Подсчет закончился.

– Я не хочу есть, – сказала Мари.

Джозеф положил перед собой еще одну энчиладу. Начинка была завернута в тонкую, как папирус, кукурузную лепешку. Лепешка была нежная. Джозеф поочередно разрезал их одну за другой и совал в рот. Мари мысленно пережевывала энчилады вместе с Джозефом – крепко зажмурив глаза.

– Что с тобой? – спросил Джозеф.

– Ничего, – ответила Мари.

Оставалось еще тринадцать энчилад: они походили на крохотные тючки или свитки. Джозеф съел еще пять.

– Я что-то неважно себя чувствую, – сказала Мари.

– Поешь – станет лучше.

– Не хочу.

Джозеф покончил с энчиладами, потом открыл кулек и вынул оттуда один из полураздавленных черепов.

– Может, не здесь? – спросила Мари.

– Почему бы нет? – Джозеф поднес к губам сахарную глазницу, откусил. – Неплохо, неплохо, – заметил он, распробовав. Кинул в рот еще кусочек черепа. – Совсем неплохо.

Мари взглянула на череп, который Джозеф жевал, увидела имя, на нем выведенное.

Мари.

Просто диво, как споро Мари помогла Джозефу упаковаться. В спортивной кинохронике показывают прыжки в воду: если прокрутить ленту назад, то прыгун мгновенно, описав в воздухе причудливую обратную дугу, благополучно вновь приземляется на трамплине. Вот и сейчас, на глазах у Джозефа, платья и костюмы по собственной воле влетали в баулы и чемоданы; шляпы, будто птицы, стрелой устремлялись в круглые яркие шляпные картонки; туфли и ботинки вереницей спешили по полу и, точно мыши, сами собой прыгали в саквояжи. Чемоданы с шумом захлопывались, щелкали замки, поворачивались ключи.

– Ну вот! – крикнула Мари. – Все готово!

– В рекордно короткое время, – добавил Джозеф.

Мари двинулась к выходу.

– Погоди, я помогу, – сказал Джозеф.

– Да нет, мне не тяжело.

– Но не тебе же таскать тяжести. Ты сроду и не таскала. Я вызову посыльного.

– Чепуха! – Мари, с трудом волочившая за собой чемоданы, едва переводила дыхание.

За дверью мальчишка-посыльный перехватил у нее чемоданы:

– Secora, por favor![33]

– Мы ничего не забыли? – Джозеф заглянул под обе кровати, вышел на балкон, оглядел площадь, вернулся в номер, зашел в ванную, проверил шкафчик над умывальной раковиной. – Вот! – В руках он держал какой-то предмет. – Ты забыла свои часы.

– Неужели? – Мари торопливо надела их на руку и шагнула за дверь.

– Не знаю, не знаю… – проворчал Джозеф. – Какого черта нужно трогаться с места, когда вечер на носу?

– Сейчас только половина четвертого. Всего лишь половина четвертого.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением повторил Джозеф.