«Потому что он видел величие там, где другие находили только серость!»
— И почему он до сих пор рыскает в твоих мыслях, словно надвигающаяся тень твоей истинной сути? Словно
«Все те испытания, и обряды, и бесконечные, терзающие душу проверки…»
Узохи собирался стрелять! Мордайн увидел это в остекленевшем, искаженном ненавистью взгляде безумца. Лазпистолет дернулся вверх, будто по собственной воле, и Ганиил нажал на спуск первым. Космодесантник не шевельнулся, когда обжигающий разряд пронесся мимо него и пробил ивуджийцу лоб. Из распахнувшегося рта Акулы заструился дымок, мелтаган грохнулся на пол. Арманд смотрел на дознавателя, но его глаза были пусты. Ничего не осталось позади них.
Мордайн долго стоял, загипнотизированный этим пустым обвиняющим взглядом, ведь он символизировал то, кем всегда был сам дознаватель: сосудом, лишенным содержимого.
«Но теперь это изменилось…»
Пистолет выскользнул из руки Ганиила, и надежда последовала за ним.
СВЕТ
— Я умру? — спросил Мордайн какое-то время спустя. Он не шевелился: незрячие глаза ивуджийца по-прежнему не отпускали его.
— Ты не одержим, — ответил Калавера. — В твой разум внедрен отпечаток другого, но дух Айона Эшера покинул нас. Ты почувствуешь изменения, когда новый шаблон утвердится в тебе, но твоя
— Но я останусь собой?
— На это, Ганиил Мордайн, я ответить не могу.
— Даже не знаю, я ли застрелил Узохи, — тоскливо произнес дознаватель. — Зачем бы мне так поступать?
— Потому что ты хочешь жить.
«Я хочу? — задумался Ганиил. — Или тот,
— Всё это… — он неопределенно указал рукой на весь мир и в никуда. — Мое изгнание с Кригером, падение Высходда, это адское дознание… Ты спланировал всё это, чтобы пробудить спящего внутри меня?
— Это была одна из синхронных, взаимозависимых целей, — пояснил космодесантник. — Каждая из них способствовала достижению иной. Как революция ускорила твое пробуждение, так и твое присутствие разожгло революцию, а всё вместе послужило просвещению ещё одной значимой фигуры — Зоркого Взгляда.
— Нет, — потряс головой Мордайн, устрашенный грандиозностью замыслов великана. — Я не верю в это. Ты просто не мог устроить подобное. Здесь слишком много переменных, слишком высока вероятность того, что случай разрушит всё.
— Твой узник ждет, — объявил Калавера. — Разве не так?
Ганиил неуверенно открыл дверь в камеру. Помещение оказалось пустым.
— Нити судьбы изгибаются, расплетаются и порой рвутся на ветрах Хаоса, — произнес древний воин. — Ты прав в том, что нет ничего
— Ты знал… — поразился Мордайн. — Ты знал, что сегодня я пойду против тебя.
— Я ничего не знал, но предполагал многое.
«И видел вероятности, которые можно увидеть», — подумал дознаватель, но усомнился, что это была подсказка его собственной интуиции.
Ещё через какое-то время Ганиил спросил про ксеноса.
— Он продолжает свое путешествие, — сказал Калавера.
Дознаватель не стал уточнять, как или куда отправился чужак. Ответ мог оказаться вполне прозаическим, или любым другим. Вместо этого Мордайн задал вопрос, действительно имевший значение:
— Это действительно был о’Шова?
— Доверишься ли ты моему ответу? — спросил в свою очередь космодесантник.
— А чего ты добьешься, солгав?
— А чего
Ганиил закрыл глаза, пытаясь вырваться из этой связавшей его ритуальной игры в кошки-мышки. Спасение он нашел в прагматизме:
— Что будет дальше?
— Управление этим транспортом весьма примитивно, — с милосердной прямотой произнес Калавера. — Ты овладеешь им без труда.
— Ради чего? — безразлично, непонимающе спросил Мордайн.
— Ты продолжишь странствие в улей Яков, где карательный отряд конклава ждет твоих распоряжений, дознаватель.
— Моих распоряжений? — никаких эмоций, никакой заинтересованности. — Мне представлялось, что конклав обвинил меня…
Замолчав, Ганиил подавил вспышку гнева.
— Так это была ещё одна ложь, верно? Меня никогда не подозревали в убийстве гроссмейстера.
— Именно так. Ты «перешел на нелегальное положение, чтобы выманить его врагов».
— Ты прикрывал меня с самого начала, — ровно произнес Мордайн. — Никакой охоты не было.
— Только
— И у тебя на доске снова появится кардинал, — Ганиил открыл глаза и посмотрел на воина с отстраненной враждебностью. — Что, если я поменяю сторону, Калавера?