Темный лорд. Заклятье волка

Город погрузился в хаос. Начальник священных покоев смо­трел вниз с высокой дворцовой башни. На северо-западе, на вершине седьмого холма, некоторые дома были охвачены пламенем, которое ярко полыхало в ночи. Башня городской стены тоже пылала.

Неужели взбунтовались его воины? Или же это варяги ре­шили пробиться в город? Он опасался, что это варяги, по­скольку знал, как те жаждут занять место его хитаерос. Он вызвал гонца и отправил к горящим воротам отряд город­ских стражников во главе с командиром хитаеры. Командир был белым от страха. Кто из них станет теперь исполнять приказы? Гонец говорил, что на Средней улице мертвецы ле­жат горами и приходят вести о новых странностях, творя­щихся в городе.

Руны, стенавшие и шипевшие в сознании начальника по­коев, пребывали в смятении, они волновались и метались, словно овцы в загоне, услышавшие волчий вой. Он не сомне­вался, что в городских беспорядках виноват только он.

Начальник священных покоев жестом велел слуге подать бокал с водой. Он поднес бокал к губам и попытался сделать глоток, но не смог. Живот свело судорогой, горло тоже. Он отставил воду и, ощущая тошноту, привалился к стене, что­бы удержаться на ногах. Яркая капля крови упала на пол. Он поднес руку к носу. Еще кровь.

— Платок, дай платок!

Слуга быстро нашел платок, и начальник священных по­коев прижал его к носу.

Кровь все равно текла.

Он мысленно призвал один магический знак, позволил его контурам соткаться перед внутренним взором. Карас знал, что у этого символа множество имен. Сегодня он как будто бормотал ему что-то на языке варягов. Руна Манназ до сих пор всегда посылала ему видения, помогала принимать ре­шения, позволяла на шаг опережать противников. Однако же сейчас символ пытался сбежать от него. Он как будто был озабочен чем-то. Он напомнил начальнику священных по­коев норовистого коня, которому за каждым незнакомым ку­стом мерещится хищник и его больше волнует собственная судьба, чем благополучие седока. Руна походила на живое существо, а не на образ или идею, он ощущал, как ее контуры извиваются в сознании подобно змее, вытягиваются и рвут­ся, силясь высвободиться.

Он призвал другой символ, желая подчинить его. После того, как он принес необходимую жертву, управлять магиче­скими знаками было удивительно легко. И слово «символ» не отражало их сути. Для северян они были не просто начер­танными буквами. Может, они и впрямь демоны, принявшие такое странное обличие?

Одал — еще одно слово на языке северян. Может быть, руны хотят сказать ему что-то? Он вытянул руку, как буд­то желая коснуться знака, использовать его, как использо­вал когда-то, чтобы защищать родных и друзей, чтобы при­вести Стилиану во дворец и заставить богатое семейство удочерить ее, чтобы скрыть от других свою любовь к ста­рым верованиям и приверженности к магии. Руна как буд­то избегала его.

Наконец ему удалось унять кровотечение из носа. Над го­родом разносились крики, стоны боли. В городе умирали. Он не понимал, что убивает людей. Он проводил обряд, посвя­щенный богине, смешивал кровь мертвеца с миртом и лав­ром, наносил эту смесь на глаза. Он произносил слова, обра­щенные к богине:

— Заклинаю тебя собачьим лаем,
Заклинаю повешенными и
погибшими на войне.
Заклинаю этой пролитой кровью —
пошли мне откровение.

Руны в его сознании стенали и бились, но не давали отве­та; видение, способное объяснить происходящее, не прихо­дило. Может, это конец света? Может, Геката одержала побе­ду над царством света?

Начальник священных покоев призвал еще один символ, тот, что полыхал, словно факел. Теперь он едва светился, как будто затянутый туманом или же черной моросью, которая не прекращалась с того дня, когда появилась комета. Карас постарался сосредоточиться, заставить символ засиять яр­че, однако он знал, что этим знакам нельзя приказать. Они являлись во сне, в миг между сном и бодрствованием, они жили на границе реального и сверхъестественного миров. Точнее, приказывать им можно, но это зависит от жертвы, которую он готов принести. Он вспомнил слова матери: «Ни­что не дается даром».

— Нет!

Он как будто обращался к символу, отвечая на его пред­ложение. Однако символ ничего не предлагал, ничего не по­казывал. Препозит разговаривал с самим собой.

Он всегда считал, что заботится о Стилиане из чувства ви­ны, доказывая, что и ему ведомы доброта и сострадание. Она его сестра, он виноват в том, что она лишилась остальной се­мьи, и потому в те времена, когда еще мог использовать жи­вущую в нем магию, он помог ей.

Но он понимал и другое. Магия требовала потрясения. Он же мужчина, плохое вместилище для таких сил. Кастрация помогла ему привязать магию к себе, однако связь, возникшую между ним и этими символами в кровавом свете у источни­ка, требовалось постоянно укреплять. А он позволил ей ослабнуть, предпочтя сытую жизнь жертвам.