Он пошел по переулку к Святой Софии, возвышавшейся над ним, словно какое-нибудь чудовище греков, глядящее бесчисленными глазами, в которых полыхает яростный свет. Мимо него по холодным улицам спешно шагали горожане с лампами. Никто не обращал внимания на мальчика, но даже если бы и обратил, то не рассмотрел бы его толком в такой темноте. Змееглаз чувствовал в людях живые души. Он жил теперь в двух мирах: один был в темной византийской ночи, а другой — у реки, где он прогуливался вдоль полуразрушенной стены, глядя, как мерцают и оплывают свечи в нише, зная, что ему достаточно подуть на пламя, чтобы оборвалась чья-то жизнь.
Он дошел до церкви и взбежал по ступеням к гигантской арке двери. Дверь была распахнута, приглашая всех желающих помолиться. Змееглаз вошел. Церковь ночью была полна света тысячи свечей и приглушенного бормотанья молящихся. Его мысли как будто сами превратились в огни среди других огней, и он уже не мог отличить свечи из церкви от свечей в своем сознании. Как много в церкви людей, как много свечей. А он сам, что он для них? Ветер.
Священник с огромной бородой читал нараспев молитву:
— Я убийца, — сказал Змееглаз. Он говорил на своем родном языке, языке северян.
Никто даже не обернулся.
— Я — убийца!
Он прокричал эти слова во всю мощь своих легких. Священник не прервал своего речитатива:
Размеренная речь священника кружила Змееглазу голову. Свет свечей был для него как вода прекрасного, залитого солнечным светом озера, в котором он купался. Чья-то рука легла ему на плечо. Солдат.
— Во имя Господа, что это у тебя? — спросил он, указывая на окровавленную голову, зажатую в левой руке Змееглаза.
Сердце Змееглаза тяжко забилось, ритмичные слова священника волновали его сверх меры, он даже затанцевал на месте. Свет начал обретать форму, точнее, множество форм. Сияющие, переливающиеся символы соткались в воздухе, поплыли — свет, движущийся в свете. Он запел:
— Она колдовала тайно однажды, когда князь асов в глаза посмотрел ей:
Солдат похлопал Змееглаза по плечу.
— Тебе придется ответить на кое-какие вопросы, сынок.
— Ведь я же неукротим в бою? — спросил Змееглаз.
Еще один солдат схватил его за руку, однако Змееглаз не выпускал отрезанной головы. Он видел солдат рядом с собой, но при этом ощущал и их истинную сущность: маленькие огоньки, горящие на садовой стене, подношение судьбе. Что за подношение? Да то же самое подношение, какое постоянно требует судьба. Смерть. Они должны умереть, чтобы боги могли жить. Боги не отдают жизнь за людей. Они несут смерть, чтобы выживать самим. Норны, странные женщины, которые прядут судьбы людей в корнях мирового древа, требуют смерти. Для того боги и создали людей — чтобы они умирали вместо них.
— Убирайся!
— Это варяг, он убил грека! Перережем ему горло прямо здесь!
— Только не в доме Господа, тащите его на улицу.
Кто-то рядом выхватил меч.
— Так это дом Бога? — спросил Змееглаз.
— Да, варвар!
— Значит, это мой дом.
Его повлекли к выходу, но он при этом оставался в ином месте, в саду у реки, где в нишах в стене горели огоньки, так много, что стена казалась объятой пламенем. В своем видении он протянул руку и загасил две свечи — он знал, какие из них выбрать. Стражники по бокам от него повалились мертвыми.
— Это мой дом! — провозгласил Змееглаз. — И это дом смерти!
У него в голове бушевал вихрь: он чувствовал ледяные северные ветра, жаркое дыхание каспийских пустынь, летние шторма в Бирке, капли дождя, тяжелые и теплые.
Он впустил все ветра в сад своего разума, наслал ураган на стену со свечами.
И в Святой Софии, в церкви Божественной Мудрости, главном соборе великой Римской империи, посвященном Небесному Логосу — Иисусу, являющему образ невидимого Бога, — замолкло пение священников, и вся паства упала на пол. Змееглаз ссутулил плечи, снял с шеи покойника крест, украшенный каменьями. Затем он пошел, перешагивая через мертвецов, к алтарю, переливающемуся золотом в свете свечей. Он положил на алтарь голову мертвого грека и заговорил:
— Как же мне теперь принять крещение? — спросил мальчик.
А в следующий миг свет затопил его сознание, и он тоже упал.
Глава тридцать вторая
Лицо из прошлого
— Я связан, скован, пригвожден к скале. Рот мой растянут колом, и мои мучители насмехаются надо мной.