Темный мир

Говорят – сам не видел, но почему бы не верить? – что бывают многослойные сны, сны-«матрешки»: то есть ты вроде бы просыпаешься в своей постели, все как надо, но на самом деле это просто следующий сон, и сейчас что-то начнет происходить. И так раз за разом. А вот гениальные стихи я во сне сочинял неоднократно и сам от себя приходил в бешеный восторг – правда, то, что оставалось в памяти, наутро становилось просто бессмысленным набором слов. И так же с логикой: то, что во сне было четкими и строгими построениями, при дальнейшем рассмотрении превращалось в набор абсурдных силлогизмов…

Это я к чему? К тому, что с какого-то времени мы все, хоть и пребывали в жесткой реальности, все глубже погружались в «логику сна». Возможно, это началось с появления той «медузы». Не уверен, но допускаю.

А теперь память ведет себя так же, как после пробуждения…

Итак, Хайям и Джор спускались вниз; Рудольфыч и Артур вытягивали Маринку сверху; Патрик, Антикайнен и Валя тут же принялись над нею хлопотать, а Вика отпустила какую-то неуместную остроту и едва не огребла от Патрика пинка по заднице; пересчитали? это десять; но кто-то же сидел у рации и вызывал: «Полынь, Полынь, я Бирюза-пять, как слышите? Да, нашли, нашли, но девушка без сознания… что? Нет, пульс есть, пульс есть, не ранена, но без сознания, без сознания, не реагирует. Да, ждем, пеленг даю…» Вроде бы припомнилось лицо, вернее, половина лица, другая прикрыта ладонью, на голове лыжная шапочка или капюшон толстовки, и рацию именно он таскал на себе, она ведь немаленькая… Олег? Нет, не Олег… но имя короткое и мягкое… И главное, никто, кроме меня, его не помнит. А Маринка если и помнит, то не говорит.

Артур копался в аптечке, и я понимал, что он сейчас просто в панике, он не знает, что делать, их в Герце учили, конечно, оказывать первую помощь, но к такому – нет, не готовили… Я вообще не понимаю, где к такому могут готовить, потому что для начала такое надо себе представить. И соответственно, в аккуратно собранной аптечке просто не было необходимых препаратов – и я сомневаюсь, что эти препараты нашлись бы и в эмчеэсовском госпитале, и в районной больнице, и где-либо еще.

Кажется, это называется кататония: когда у человека судорожно напряжены все мышцы тела. Или при кататонии тело разгибается и голова закидывается? Не помню, да и не важно. Зато помню, что именно в таком положении вытаскивали мы Вовку Чернова из сгоревшего КамАЗа: ноги согнуты, руки прижаты к груди, голова опущена. И почти такого же цвета кожа…

Маринка была пепельно-серого цвета. А круги вокруг глаз – по-настоящему черные. И ногти черные. Она была совершенно неподвижной и холодной, и только в ямке под горлом бешено билась жилка.

– Артур, ну сделай же что-нибудь! – кричала Валя. А может быть, Патрик. А может быть, я.

Артур трясущимися руками ломал ампулы, что-то набирал в шприц.

– Вену! Вену мне дайте!

Хайям быстро распорол рукав Маринкиной ветровки. Я был рядом, увидел: все вены на руке вздулись; они лежали под кожей, как корни какого-то растения. И если кожа была серая, то вены – черные. И когда Артур только дотронулся до одной из них иглой, вена лопнула, и вылетели длинные брызги темной-темной и очень густой крови. И дальше кровь потекла вязкой струей.

Но, наверное, Маринке это и было нужно: по крайней мере, она шевельнулась. Она шевельнулась и даже попыталась повернуть голову, но тут ее в первый раз охватили судороги. Я держал голову, чтобы она не разнесла себе затылок, ребята удерживали руки и ноги.

Потом Марина начала кричать. Это был жуткий хриплый вопль (кино «Экзорцист» смотрели? Вот там примерно то же самое)… но судороги ее на время отпустили, и она попыталась то ли приподняться, то ли повернуться на бок. Сначала мы ей просто по инерции не давали двигаться, потом – начали помогать. Она действительно повернулась на бок, потом на живот, потом стала приподниматься на четвереньки… и тут, ребята, чуть не заорал я сам, потому что в какой-то момент она всей позой стала похожа – просто один в один – на то белое чудовище, Лилину собаку, в момент, когда она приготовилась на меня прыгнуть… даже голова наклонена ровно так же, даже лапы расставлены… и бессмысленное серое лицо, черные круги вокруг глазниц – и красноватое мерцание в глазницах…

Но тут сзади донесся вибрирующий свист лопастей и низкий вой турбин – и одновременно с этим звуком Маринку вновь заколотило. Я снова схватил ее за голову, смягчая удары лбом о землю, а она еще как будто пыталась ползти, взрывая ногтями землю.

Вертолет пронесся над головами, почти мгновенно завис и развернулся боком, выпустил шасси и сел. Он был почти черный, цвета грозовой тучи, и какой-то неизвестной мне марки. На борту шла оранжевая надпись: «МЧС – EMERCOM».

Упал люк и образовал трап. По трапу быстро сбежали четверо в того же грозового цвета униформе и в оранжевых беретах. Один, явно старший, шел прямо к Рудольфычу.

– От вас поступил сигнал бедствия? – спросил он, после чего представился: – Капитан Шарапов, служба спасения.

– Да, это мы… Девочке плохо… Но как вы быстро!