Темный пульсар

Порождения аномалий нуждаются в людях, как и мы в них. Как-то Семакин озвучил свою теорию о взаимодействии приблуд с человеком. Согласно ей, артефакты постепенно теряют первоначальную энергию материнского деструктива. В конце жизненного цикла любой арт становится никчёмным булыжником или рассыпается в пыль, но срок их полезного использования увеличивается в разы, если находкам дают подпитываться исходящими от человека биотоками. Профессор пришёл к такому выводу, анализируя результаты экспериментов: оставленные в покое артефакты со временем превращались в обычные камни, тогда как носимые в контейнерах на поясе долго служили своим хозяевам. Правда, как возможен такой симбиоз при просвинцованных стенках переносок, Семакин не объяснил. Видимо, для артефактов сантиметровый слой радиопоглощающего материала – не помеха.

Я взял «маяк», положил в сложенную ковшиком ладонь. Тот слабо замерцал, слегка подпрыгивая.

Я вдруг вспомнил, как месяц назад, в этой комнате за праздничным столом мы отмечали очередную годовщину нашей с Настенькой свадьбы. В памяти яркими вспышками скользили моменты того дня. «Вот Настя в нарядном платье весело и задорно смеётся. А вот храбрый и гордый Гиви со стаканом в руках произносит тост. Бульбаш читает стихи, они не всегда в рифму, но такие искренние и добрые, что аж дух захватывает и слёзы сами наворачиваются на глаза. Вот друзья дарят нам подарки: Гиви – контейнер с «ожерельем» для Насти, Бульбаш – с «маяком» для меня».

Если бы там, в логове, я вовремя заметил, что бокс с артефактами исчез с Настиного пояса…

Я накрыл «маяк» другой рукой, словно лепил снежок, и сильно сдавил. Тонкие иглы впились в кожу, кровь брызнула из проколов. Из тесно сжатых ладоней вырвалось яркое свечение.

И вдруг я увидел себя со стороны: отблески зелёного дьявольского огня плясали на меняющемся лице, из-за причудливой игры света и тени казалось, что из-под истончившейся кожи пробивается на волю уродливая звериная морда; струйки чёрной крови, что текли раньше сквозь пальцы, быстро втягивались назад. «Маяк» пил мою кровь. Я чувствовал, как он впитывает её в себя, увеличиваясь в размерах. Гладкие, антрацитового цвета иглы с хрустом проткнули кисти моих рук.

Когда иглы стали толщиной в палец и прекратили расти, я с усилием высвободил ладони, бросил уродливый колючий шар на пол. Тот запрыгал, испуская волнами тёмно-серое, почти чёрное сияние. Раны на руках тут же стали затягиваться с трескучим шипением.

Неустрашимый могучий Гоблин перестал дышать. Он вжался в стену спиной и словно окаменел, только его громадные пальцы с силой сдавили металл оружия. Автомат в его руках жалобно застонал, сминаясь, как бумага. Раздался хруст, треск – и старый «калаш» переломился пополам. Трясущейся рукой сталкер принялся быстро крестить себя, повторяя: «Свят, свят, свят!»

– Держи!

Я толкнул мыском ботинка изменённый артефакт. Похожий на чёрного ежа клубок запрыгал к посеревшему от страха Гоблину. Громила не стал дожидаться, когда колючая сфера приблизится к нему. С криками: «Изыди! Прочь! Прочь!», – он с треском вышиб дверь и выскочил на крыльцо.

Гремя оружием, в дом с улицы тут же вломились сталкеры. Они окружили меня, взяли на мушку.

На пороге появился комендант, закричал, топорща усы и сверкая глазами:

– Прекратить! Убрать оружие!

Сталкеры нехотя опустили стволы. Отступили на пару шагов. Кое-кто, в основном молодняк, подались к окну и ближе к двери. Я криво усмехнулся про себя: «Да, не тот нынче сталкер пошёл».

– Что здесь произошло?

– Ничего. Хотел Гоблину подарок сделать, а парень трусоват оказался. Ты бы пригляделся к нему, а то, не приведи Зона, подведёт в неподходящий момент.

– Ты всё никак не угомонишься, да? – Прусак нервно дёрнул щекой. – Решил напоследок всё окончательно испортить?

Я пожал плечами:

– А смысл? Что так, что эдак, – я теперь здесь чужой. Не так ли, Степаныч?

Я подхватил с кровати рюкзак, потянулся к висящему на стене автомату, но вдруг отдёрнул руку и с деланным испугом спросил:

– Можно?

– Не паясничай! – сурово бросил Прусак. – Бери, что тебе нужно, и проваливай.

Сталкеры посторонились, выпуская меня на крыльцо. До самых ворот они следовали за мной и комендантом на расстоянии в несколько шагов с оружием наготове. Я крутил головой по сторонам, прощаясь со всем, что когда-то любил и во что вложил душу. Прусак хмуро сопел, глядя себе под ноги. Когда до заржавленных полотнищ остались считаные метры, комендант дал знак. Кот и ещё один сталкер с конопатым лицом кинулись вынимать стальной брус из проушин. С пронзительным скрипом ворота распахнулись, и я оказался на ведущей из лагеря дороге.

– Колдун! – Прусак стоял по ту сторону от входа. – Каждый сталкер сам решает для себя, кем он останется: человеком или зверем. Я сообщил всем о происшествии в «Касте». Боюсь, с этого дня на тебя откроют охоту. Ты – волк-одиночка, Колдун, и… ты сам выбрал этот путь.