Темпориум

…Время содрогнулось, сплющило квадраты, но в последний миг проявило милосердие и обошлось без человеческих жертв. Синяки, царапины, пару сотрясений, но главное – все живы! А вот тигрокису не повезло. Удар, от которого человек лишь поморщится, для него оказался смертельным. Коль рыдал над полосатым комком шерсти, как ребенок. Благо, начался у него квадрат свободного реагирования – с мужчинами-то время слезами редко делится.

Коль рыдал.

А Тиса прижималась к нему всем телом, повторяла слова утешения и, сдерживая счастливую улыбку, думала только об одном: жалко зверушку, но теперь Коль будет любить только ее.

Наручник показывал, что наступило время радости.

На тайм-коррекцию отправили всех, кто попал в зону тряски. Благо оказалось таковых немного: размещался Дворец Вокала на красочной, но малолюдной равнине. Как, впрочем, и любое заведение из категории «повышенно шумных». Любители вокала не должны мешать любителям тишины – правило, стоящее на страже покоя, помогло еще и уберечь жизни.

Коль лежал на койке, пялился в экран стеклянного шлема Времени и пытался, следуя инструкции, расслабиться и думать о прекрасном. Например, о тигрокисе. Ах да, прекрасное должно вызывать улыбку, а не слезы… Тогда он подумал про свои лепные полотна. Или, как их окрестили поклонники, «живые картинки». Удивительный феномен – в век торжества технического прогресса на пике популярности вдруг оказалось естественное, едва ли не первобытное, искусство. Оперная прима пользуется большей любовью, чем моднейший электро-ди-джей; выставка ручной лепнины собирает больше людей, чем галерея голографических картин с 4D-эффектами. Да что там говорить, последнее время всё чаще и чаще встречаются в продаже бумажные книги! Еще недавно их покупали лишь отпетые чудаки-Творцы, а сегодня даже закостенелые Человеки считают своим долгом пошуршать страницами.

Шуршать Коль любил.

Но еще больше любил создавать лепную красоту. Особенно гордился последним своим творением – «Лесной историей». Посмотришь прямо – сидит птица, задрав головку, песню поет. Подойдешь к картине сбоку – птица уже не поет, яркие перышки чистит. Поглядишь слева – лесная русалка на ветке улыбается, смотрит прямо, голубоватые волосы до земли свесила, справа подойдешь – спит русалка в густой листве, волосами укрытая. И так далее… Коль улыбался. Любил он свое творчество. Жил и дышал им. Влюблялся в каждую картину, коих у него было немало. А сколько еще задумок, сколько всего впереди!

К койке подошла кругленькая медсестра, сняла шлем с головы Коля.

– С локальными тайм-квадратами всё в порядке, – сказала она.

– Отлично! – Коль улыбнулся еще шире, а девушка в белом халате почему-то смутилась.

– Обо мне думал? – Только сейчас он заметил, что в палате кроме медсестры была еще и Тиса. Коль кивнул ей в ответ.

Коля выписали вчера, а ее задержали еще на сутки. Тиса сначала испугалась – вдруг это означает, что землетрясение произошло по ее вине? Но потом познакомилась с настоящим виновником ЧП и успокоилась.

Он лежал в соседней палате и был похож на кого угодно, только не на возмутителя спокойствия. Низкого роста, среднего возраста, с легкой черной щетиной и аккуратной стрижкой, а еще – с отчаянным беспокойством в глазах. Это его и выдало. За последние сутки Тиса не раз натыкалась на похожий затравленный взгляд – в зеркале.

Она подошла к незнакомцу и без обиняков сказала:

– Я думаю, трагедия произошла из-за меня.

– Милая панна, вы издеваетесь или пытаетесь меня утешить?

– Что вы имеете в виду?

– Оно меня за кисейную барышню принимает! – заявил в ответ незнакомец. – Что ни день – то часа два ревения. Издевается, не иначе!

– Вы не плачете!

– Мужик я или баба?! Кстати, меня Леро́й зовут.

– Вы не плачете, и ваши тайм-квадраты постоянно искажаются, – пробормотала Тиса. – Ваши и тех людей, которые с вами связаны. И часто, Лерой, вы вызываете землетрясения?

– Первый раз.

– Видимо, искажения достигли предела, – заключила Тиса, радуясь, что она всё же не виновата. Пока еще радуясь…

Седьмой час художник маялся в собственной студии. Маялся, мрачнея с каждой минутой. Бирюзово-зеленые водопады, текущие задом наперед, сюрреалистичные калейдоскопы, облака с чеширской улыбкой – всё это стояло у творца перед глазами, но стоило прикоснуться к глине, как руки превращались в две бесполезные плети, а голова – в пустой шар. Сказать, что Коль был обескуражен, значит, не сказать ничего. Никогда, ни разу за всю жизнь с ним не случалось подобного. Нет, можно всё списать на растянувшийся на целый день квадрат пустоты и уныния, но обычно в это время у Коля просто пропадало желание творить, сейчас же он не был способен на это физически.

Щелкнуло. Наручник показал, что настало время свободного реагирования. Коль схватился за глину и… ничего. Совсем ничего. Он с минуту смотрел в никуда, затем вымыл руки, надел пиджак, долго стряхивал с него рыжие шерстинки, еще раз помыл руки и вышел в вечернюю прохладу.

– Похоже, ваше время вышло, – всё та же медсестра-колобочек рассматривала слайды времени.

– Что?

– Время, отведенное на творчество, закончилось.