Помедлив с ответом, о чем-то пораздумав, поморщившись, как от болезненного чувства, тот неохотно сказал:
– Потому что здесь не только мы с тобой. Здесь еще и Оэлун с детьми и нукерами Есугея. Улус его еще не поделен, а жены и сыновья его с норовом, нукеры преданные, могут шум поднять, когда люди Таргудая придут забирать их владение. В суматохе может произойти и такое, что потом пожалеешь, что находился рядом. Потому уж лучше быть подальше от этого места, понимаешь?
– Понимаю, брат Хутугта. Пусть Оэлун остается одна, раз такая глупая. Ведь из-за нее вся смута! – вдруг ожесточившись, крикнул Даритай. – Если бы она согласилась выйти за меня, теперь, может быть, все было бы по-другому. Давай, брат, раз так, сегодня же и укочуем отсюда.
– Да, надо уходить сегодня. Завтра может оказаться поздно.
– А куда мы пойдем, брат? – с пьяной озабоченностью наморщив лоб, спрашивал Даритай, заглядывая ему в лицо. – Давай, брат, говори, куда нам теперь кочевать… Куда ты скажешь, туда и я пойду.
– Я думаю… к Таргудаю.
– К Таргудаю?.. А почему к нему?
– Потому что у злой собаки лучше быть в друзьях, а не во врагах.
– А-а… Это ты верно сказал.
– Пока все не прояснится, побудем с ним, – отрешенно глядя перед собой, говорил Хутугта. – А там будет видно.
– Очень верно сказано! Ты истинный мудрец, брат мой Хутугта. Давай выпьем за это по одной.
– Ну, по одной выпьем, и хватит. Пока не опьянели, надо приниматься за дело. Надо поднимать народ. А там ложись в арбу и спи…
– Да. Только по одной…
Даритай налил по полной и, не глядя на старшего брата, тяжелыми гулкими глотками осушил свою чашу.
XX
Вернувшись с земли предков перед самым закатом, Оэлун застала Сочигэл дома. Сыновья еще не вернулись из леса.
Та хлопотала перед кожевенной юртой, вынеся старые зимние одеяла, развешивала их на длинных шестах. Она оглянулась на стук копыт, оставив на шесте нерасправленное одеяло из беличьих шкурок, с любопытством повернулась к ней.
– Ну, как съездила? Много собралось людей?.. Подожди, да ты вся потемнела лицом. Что случилось?
– Зайдем в юрту, поговорим, – сухо сказала Оэлун, привязала кобылу и, не дожидаясь ее, пошла к большой юрте.
Сочигэл оставила на траве кучу пыльных одеял и, недоуменно пожимая плечами, последовала за ней.
В юрте Оэлун сняла с себя верхний ягнячий халат и повесила на восточную стену. Сели на женской половине.
– Где ты была сегодня? – прямо спросила Оэлун, глядя невестке в глаза.
– Ездила в курень генигесов, к знакомой, – протяжным голосом ответила Сочигэл. – Ты ее знаешь, это жена кузнеца, который этим летом делал нашему Есугею топоры. Мне сказали, что она хорошо гадает на бараньей лопатке и я хотела порасспросить ее о нашем будущем, что нас ждет впереди. Но дома ее не оказалось, сказали, что она уехала на угощение предков. Ну, я и вернулась… А ты, наверное, видела ее там. Ведь я думала, что раз ты с утра поехала в лес, то не собираешься вместе со всеми, и я решила не ехать. Что я там одна буду делать, правильно?.. Возвращаюсь от генигесов, а тут Тэмуджин говорит мне, что ты поехала подносить предкам…
– Ты знала, что сегодня женщины собирались туда?
– Знала.
– Почему же мне не сказала?
– А зачем говорить, ведь ты сама об этом знала. Ты что, забыла? Ты ведь сама мне первая об этом сказала, еще полтора месяца назад, – Сочигэл теперь удивленно разглядывала ее, будто пытаясь понять, в уме ли она.
– Да, забыла.
– А я подумала, что раз ты ни словом не обмолвилась об этом ни вчера, ни позавчера, то и не хочешь ехать вместе с нашими женщинами. И я промолчала, думаю, что зря говорить, душу тревожить.
– Ладно, я сама во всем виновата. Забот в последнее время было много, сама знаешь, думы всякие лезли в голову, вот и забыла.
– Ну, а как съездила?
– Съездила я не очень хорошо… Я там подралась с женщинами.
– Что-о? Подралась? – у Сочигэл изумленно приподнялись тонкие, изогнутые брови и тут же оживленной улыбкой осветилось ее лицо. – С кем? Ну-ка, расскажи! Наверно, кое-кто получил досыта, если уж тебя смогли вывести из себя.
Оэлун, вяло поддаваясь нажиму невестки и понемногу размягчаясь сердцем, рассказала о случившемся.
– Теперь уж жалею, что поехала туда. Едва не побили и не опозорили на все племя. Только я Есугея не хотела огорчать.
– Ничего, к Есугею мы с тобой потом съездим, он нас поймет и простит, – Сочигэл, возбужденная от услышанного, злорадно потирала руками. – Ах, как ты хорошо сделала! Говоришь, Орбай так и растянулась на земле? Жалко, что я не видела этого, уж я бы посмеялась над ней, еще и сверху добавила бы… С этими двумя старухами только так и надо! До сих пор помню их гнусавые голоса, вечно недовольные, вечно раздраженные, помню, как кривились их лица, когда увидят меня. Меня-то они особенно не любили… Молодец ты, Оэлун! – обхватив ее за плечи, Сочигэл звучно поцеловала ее в щеку. – Какая ты молодец! Ты добрая-то добрая, а как рассердишься, на такое способна, что у обычных женщин пупы развяжутся.