Тэмуджин. Книга 2

Исподволь приглядываясь к ним, Тэмуджин с удивлением отмечал про себя, что рабы, несмотря на то, что все были людьми из разных, даже враждебных племен – от баргутов с севера до западных найманов и восточных татар – крепко сдружились между собой и поддерживали друг друга не хуже, чем если бы они были братья и сестры, и делились последними кусками. И снова, как в прошлом году, глядя на своих харачу, до последнего остававшихся у знамени отца Есугея после ухода всех сородичей, он сейчас утверждался в мысли, что и рабы ничем не хуже свободных людей и даже нойонов, а многие даже и лучше.

Он окончательно убедился в этом после одного случая в первые же дни пребывания среди них. В юрте, где они жили, двое молодых – смешливая тринадцатилетняя Хун и такой же веселый семнадцатилетний Хэрэмчи – полюбив друг друга, собирались жениться и уже просили Таргудая отправить их вдвоем в степь на отару – жить вместе и пасти хозяйских овец. Таргудай в то время оказался в добром духе и обещал подумать.

Жених и невеста изо всех сил старались в работе и задабривали одноглазого старика, который сообщал хозяину о его рабах. Другие рабы, особенно пожилые, радовались, глядя на их бедное счастье, дарили им кто шкурку тарбагана, кто залатанную рубаху. Но тут вдруг случилась беда: как-то вечером Хэрэмчи пошел колоть с огнем рыбу, чтобы добыть своим еду на ночь, и с лодки уронил в воду железную острогу. Теперь пощады от Таргудая ждать было нечего: за волосяную веревку у него был закон бить кнутами, а за железную вещь мог и убить.

В ту же ночь пятеро взрослых рабов, пошептавшись между собой, отпросились у одноглазого старика, будто бы наколоть рыбы. Тот поворчал недовольно, но отпустил с уговором, чтобы утром все были на ногах. Рабы до глубокой ночи, раздевшись догола, ныряли в ледяную воду – место было глубокое, в омуте. По очереди греясь у костра, набросив на себя старые шкуры, они заходили в воду снова и снова и к утру все-таки достали ту острогу и никто из тайчиутов не узнал о пропаже.

«Тот, кто может рисковать жизнью для товарища, не должен быть рабом, – подумал Тэмуджин, когда они, вернувшись с реки, без шума и разговоров ложились досыпать. – Даже не каждый нойон имеет в душе такое благородство, чтобы пойти на смерть ради другого…»

Скучая по родным, Тэмуджин однако, не ощущал в себе сильной тревоги за них. В последнее время у него будто стало усиливаться внутреннее зрение, которое появилось еще позапрошлым летом, когда он на утиной охоте угадал, какие птицы уйдут целыми из облавы. Он стал примечать за собой, что ощущает вещи уже на больших расстояниях и, ночами думая о своих, он отчетливо чувствовал, что у них все хорошо.

«Все-таки им помогли хамниганы, раз у меня ни на сердце, ни на печени нет боли за них, – уверенно думал он. – Бэктэр отправлен к отцу, а Бэлгутэй один не поднимет смуту, да и Сочигэл поняла, чем грозит непослушание старшим…»

Бэктэра они похоронили вместе с конем, со всем оружием и в лучшей одежде, хотя сначала Тэмуджин хотел отправить его пешим и сберечь у себя конское поголовье. Он был уверен, что Бэктэр у отца не останется без коня, но опухшая от слез Сочигэл настояла на своем: сын Есугея должен явиться к предкам на своем коне. Пришлось уступить убитой горем женщине, а сейчас Тэмуджин даже радовался этому – долгов теперь у него перед братом нет.

III

Приближались зимние холода и ночами крепчали морозы. К Таргудаю почти каждый день приезжали нойоны с ближних и дальних родов. Многие из них за прошедший месяц были по второму и третьему разу; они подолгу разговаривали с хозяином в большой юрте, о чем-то договаривались.

В молочной юрте женщины с утра до вечера перегоняли свежий архи, варили мясо, высокими кучками накладывали в новые блюда и торопливо семенили в большую юрту, разнося вокруг дразнящие запахи. Рабы с палками в руках отгоняли рычащих, готовых броситься на запах собак. Те, не боясь их, сворой бросались к ним в ноги, норовя вцепиться клыками. Из малой юрты выскакивали нукеры охраны и, размотав свои длинные кнуты, нещадно хлестали озверевших псов, те с воем разбегались за юрты и вновь собирались кучами, светя злобными, жадными на кровь глазами.

Тэмуджин, подвозя к юртам аргал и воду, сквозь полог слышал громкий смех гостей, обрывки разговоров, и скоро понял, что все они идут вокруг предстоящей звериной облавы. Было видно, что Таргудай этим особенно озабочен.

Поздним вечером, после отъезда очередных гостей Таргудая, рабы сидели в своей юрте. В обжитом своем убежище, в стороне от хозяйских глаз, они вольно разлеглись кто у очага, кто подальше, у стен, и лениво переговаривались в ожидании еды. В старом, залатанном по бокам железном котле разогревались остатки с нойонского стола.

Прислуживавшая днем в большой юрте молодая служанка Хулгана, помешивая оструганной палочкой варево, говорила:

– Хозяин наш на нынешней облаве хочет быть тобши[14]…