Тэмуджин. Книга 2

С этого дня, как только начинало смеркаться, в курене тайчиутов разом затихала жизнь, и между юртами становилось безлюдно. Лишь изредка, запыхавшись, пробегали запоздавшие, да слуги то и дело носили из юрты в юрту дымящиеся паром блюда. Все соплеменники, до самых бедных харачу, забивались в юрты к тем, у кого на хойморах восседали самые почетные в эту пору гости – улигершины. И даже рабы, подкравшись снаружи, ушами прилипали к стенам, жадно ловя обрывки древних песен.

Тэмуджин решил, что его, правнука хана Хабула, и в канге никто не смеет отлучать от слушания Гэсэра вместе с вождями. «Если буду вместе с харачу, то этим я сам признаю свое отлучение от ханского рода, – подумал он. – Нет уж, я должен быть с нойонами и буду с ними… Пусть Таргудай даже выгонит меня из своей юрты, но зайдя туда вместе со всеми, я всем покажу, что я нойон, как и они».

И когда в юрту Таргудая гурьбой стали заходить ближние тайчиутские нойоны и нукеры со своими женами и детьми, он, набравшись смелости, последовал за ними. В полусумраке, пока гости топтались перед очагом и рассаживались у стен, он нашел себе место у двери, за спинами нукеров.

Все, наконец, расселись; огонь очага вновь осветил всю юрту до блестящих решетчатых стен. На хойморе, рядом с хозяином, по правую его руку сидел еще не старый мужчина в простом, из ягнячьей шкуры, халате, с длинной, до живота, бородой, едва тронутой бледной сединой. В руках он наготове держал длинный хур с искусно вырезанной на верхнем конце безрогой изюбриной мордой, тихо трогал волосяные струны, пробуя звук.

По левую руку Таргудая сидела его жена – дородная женщина с большой черной родинкой на носу, расставляла перед собой на столике чашки для архи. Ей помогала младшая дочь, некрасивая девочка лет двенадцати, одинаково похожая и на отца и на мать.

Таргудай, приосанившись, с благодушным видом оглядывал гостей; у западной стены двумя рядами расселись старейшины и нойоны с сыновьями; ниже, ближе к двери, беспорядочной кучей теснились нукеры. Женскую сторону заняли разнаряженные как в праздник жены старейшин и нойонов с дочерьми и внучками.

Неторопливо проводя хозяйским взором по лицам нукеров, Таргудай вдруг столкнулся взглядом с Тэмуджином. От неожиданности глаза его осоловели, наливаясь тяжелым негодованием, он какое-то время смотрел на него, раздумывая, как быть.

Тэмуджин, не опуская глаз и подавляя волнение в груди, ждал, когда он его выгонит, приготовившись с достоинством встать и выйти из юрты. Таргудай дернул головой, разом отворачивая от него раздраженный взгляд, повернулся к улигершину и обратился к нему нарочито беспечным голосом:

– Ну, уважаемый Тушэмэл-сэсэн, не время ли вам промочить горло перед важным делом, – он, не оглядываясь, протянул руку к жене, которая тут же бережно поставила ему на ладонь большую серебряную чашу с архи. – Если архи наш слишком крепкий, можете выпить половину, если слабоватый, выпейте до дна, ну, а если совсем никуда не годится, тогда скажите прямо, мы достанем арзу.

«Не решился из-за меня поднимать шум, – облегченно подумал Тэмуджин. – Да и нет у него никакого права выгонять, раз он сам привез меня сюда и держит… Я тоже нойон со своим знаменем, не ниже его…»

Тушэмэл обеими руками принял чашу и, протянув вперед, к очагу, отлил несколько капель на огонь. Затем он, безымянным пальцем макая в архи, побрызгал на восемь сторон света, начиная с востока, потом прямо вверх, на дымоход, и под внимательные взоры гостей выпил половину чаши. По юрте прошел одобрительный гул: архи оказалось хорошее. Он со стуком поставил тяжелую чашу на стол, через край выплеснув несколько капель и, взяв в правую руку хур, приложил смычок к струнам…

Полились тягучие, как темные струи пчелиного меда, густые, как дым сухой ая-ганги, звуки хура. Улигершин, прикрыв глаза и наморщив лоб, молчал, будто припоминал слова для пения. Наконец он с новыми громкими звуками хура разомкнул крепко сжатые уста, показав крупные белые зубы, и юрту огласил нечеловечески низкий, утробный голос, подобный реву старого самца-изюбра во время осеннего гона:

Перед вечно сияющим синим небом,
Перед взорами правящих миром богов
О тринадцати войнах Гэсэра-хана
Воспоем и расскажем правдивым словом.

Сидящие в юрте хором пропели в ответ:

Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..

Улигершин, довольный дружным припевом, склоняя голову в сторону старейшин, продолжал:

Из широких своих боевых колчанов
Достанем на свет по двадцать йори.
О тринадцати багатурах Гэсэра-хана
Воспоем и расскажем правдивым словом.

Снова отозвался дружный хор:

Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..

И снова низкий утробный рев улигершина: