Тэмуджин. Книга 2

– И улус Хутугты Таргудай взял себе – будто на сохранение. Наследников его Сача Беки и Тайчу, когда они достигнут тринадцати лет, он обещал наделить приличными владениями. Но ясно, что не отдаст и половины. А содержание семьи Хутугты со всеми домашними слугами-рабами возложили на Бури Бухэ.

– Киятам что-то досталось из табунов Ехэ Цэрэна?

– Детям Хутулы кое-что перепало, а Даритая с Бури Бухэ Таргудай держит словно приблудившихся чужаков, в голодном теле. В основном все досталось ближним тайчиутским нойонам, другие получили по нескольку десятков голов, третьи проглотили слюни и промолчали: свое бы не потерять.

– А дядя Даритай чем не понравился Таргудаю?

– А чем он может ему нравиться?

– Ведь он угодлив, послушен; Таргудаю такие должны нравиться…

– Уж слишком просты твои мысли, Тэмуджин-нойон, – недовольно сказал Кокэчу. – Как же ты не понимаешь: Таргудай человек подозрительный, за каждым кустом видит зверя, а потому он думает, что родной брат Есугея-нойона должен таить против него зло и поэтому не приближает его к себе, как детей Хутулы. Да и те не в большой чести у него: кланяются ему, стараются угодить, а тот смотрит на них как на волчат, которые так и норовят убежать в горы.

– Почему?

– Потому что кияты, а они всегда были у него занозой в глазу. А еще потому, что отец их Хутула был ханом, и Таргудаю часто приходилось кланяться ему. Теперь наступила его власть и ему приятно топтать сыновей Хутулы, чтобы люди видели его силу: ханских детей в узде держит… Понял?

– Понял.

– И ты, наконец, возьми себе в ум, что Таргудай никогда не будет по-настоящему хорошо относиться к киятам, вы ему чужие и враги. Потому он будет давить вас до конца. Твои дядья плохо понимают это, но ты должен хорошо это запомнить.

– А с улусом моего отца что стало? – Тэмуджин торопился расспросить Кокэчу обо всем. – В этом курене я почти никого из наших не видел.

– Воины твоего отца не захотели рассеиваться по тайчиутским улусам и попросили Таргудая выделить им отдельные пастбища. Таргудай не решился им отказать и курени их тысяч сейчас стоят на востоке отсюда, по татарской границе. Ну, а те, кто не был в войске, в основном живут при старых табунах и отарах.

– Табуны наши до сих пор не разделили?

– Нет.

– Почему?

– Почему, спрашиваешь?.. – косо посмотрел на него Кокэчу. – Об этом сейчас все гадают. Вот недавно Таргудай без раздумий раздал табуны и подданных Ехэ Цэрэна своим нойонам, а владения твоего отца он до сих пор не решается трогать. Видно, очень он боится духа Есугея-нойона: да и встретиться им на том свете придется. И это меня радует: раз боится трогать улус, он не посмеет тронуть и тебя.

Тэмуджин промолчал.

– Но ты будь осторожен, – строго повторил Кокэчу. – Дух у Таргудая неустойчив и часто двоится: он думает одно, а делает другое, особенно когда пьян.

– Ладно.

Из-за кустов излучины показался всадник – к ним рысил Сулэ.

– Ты часто бываешь здесь? – быстро спросил Тэмуджин.

– Бываю, но больше я к тебе не подойду.

– Приглядывай за моими.

– О своих не тревожься. Теперь там неподалеку мой отец, он будет присматривать за ними.

Сулэ, приблизившись, за десяток шагов слез с коня и с согнутой спиной торопливо подошел к Кокэчу. Низко кланяясь и с робкой улыбкой глядя на него исподлобья, вынул из-за пазухи огниво с кремнем и подал обеими руками.

– А огонь мне кто разожжет? – шутливо развел руками Кокэчу. – Еда моя, так пусть хоть работа будет твоя.

– А-а, сейчас, сейчас, – засуетился Сулэ, но тут же осекся: – Вот только аргал не наш, если дым увидят, то нам достанется…

– Ничего вам не будет, – успокоил его Кокэчу. – Скажите, что я попросил. Ведь не скажет же ваш Таргудай-нойон, что он для шамана помет от своих коров пожалел. Ведь его засмеют на всю ононскую степь и тобши больше не изберут, верно? – он с улыбкой обернулся к Тэмуджину.

– Ну, тогда бояться нечего, – Сулэ еще раз опасливо оглянулся в сторону куреня и, отойдя за кучу, стал очищать место от снега.

Через короткое время они втроем сидели у небольшого костра. Над огнем свисали три оструганных прута с большими кровавыми кусками лошадиной печени. Сулэ жадно пихал в рот едва обожженные, полусырые куски, торопливо жевал. Лицо его было густо измазано в крови и саже. Тэмуджин, борясь с голодом, ждал, высоко над огнем поднимая свой прут с тремя кусками, и взялся за еду только когда перестали стекать с них капли крови.

– Я много есть не буду, – сказал Кокэчу. Он сжал в руке комок снега и положил себе в рот. – Вчера я поел жирного мяса и теперь дня два могу не есть. А с работой вы можете не спешить: еще девять дней весь курень будет спать с утра до вечера. Наедитесь и можете тоже до вечера поспать у огня.

– Я тоже заметил это, – давясь едой, подтвердил Сулэ. – В курене никого не видно, даже собаки не лают.

Перед отъездом Кокэчу вздремнул, сидя у костра – на полуслове оборвав разговор, опустив голову на грудь – малое время, пока Сулэ съедал его долю конской печени.

Уезжая, он еще раз повторил:

– До вечера отдыхайте, не возвращайтесь в курень. Ничего вам за это не будет, там сейчас не до вас.