Тэмуджин. Книга 2

Тэмуджин, услышав о жертве людьми, напрягся всем телом, сердце в груди застучало: «Не меня ли задумал отправить к восточным богам? – Но, поразмыслив, вспомнив о своем вчерашнем сне и словах Кокэчу о том, что Таргудай не решается трогать даже улус его отца Есугея, он успокоился: – Нет, на это он не пойдет, знает, что тогда предки его самого в темницу Эрлиг-хана отправят…»

Таргудай так же, как вчера, наливал и подносил чашу улигершину, тот отпивал, долго и витиевато говорил славословия щедрым хозяевам, очагу и онгонам.

Тэмуджин не слушал их, успокаивая себя от внезапной тревоги, он думал о своем: «Таргудаю, должно быть, только сегодня взбрела в голову мысль о таком приношении богам. Если бы он задумал это вчера, то тогда и сказал бы об этом: вчерашним вечером или, самое позднее, нынешним утром. А Кокэчу все-таки, видно, как-то узнал об этом – не иначе, он следит за его мыслями – и там, у костра, он не зря дважды повторил, чтобы мы не ехали в курень и до вечера отсыпались в степи, чтобы в эту опасную пору лишний раз не попадаться на глаза Таргудаю…»

Начав думать о друге, Тэмуджин вдруг снова ощутил в себе знакомое раздражение: «Умен, проницателен Кокэчу, только есть в нем один нехороший червь – все поучает да намеками бросается, а что он в них прячет, не сразу догадаешься, и даже наедине не поговорит на равных. И все время кажется, что он хочет понемногу приручить меня, взять надо мной власть… Вот и сейчас ведь не прямо предупредил о задумке Таргудая, нет, он намекнул потаенно, будто западню приготовил, чтобы слова его потом как палицей по темени ударили, огнем прожгли. А ведь мы могли не послушаться его и сразу вернуться в курень… Хотя, Кокэчу, наверно, не думал, что Таргудай тронет меня, однако ведь он сам говорил, что Таргудай человек неустойчивый, порывистый и может выкинуть всякое… Ни на кого нельзя положиться, даже Кокэчу сначала одно говорит, а потом обратное, и нельзя понять, думает или нет, когда говорит, или он нарочно запутывает…»

Тэмуджин все больше раздражался, думая о молодом шамане и, хотя понимал, что тот ему сильно помогает и для него он сейчас единственный человек, на кого можно надеяться, он почему-то все отчетливее ощущал в себе холодноватое чувство к нему, похожее на обиду и разочарование.

Улигершин уже начал свою песню. По юрте порывисто и громко разносился свежий, отдохнувший за день его голос:

Хан Хюрмас вождь белых богов
Хан суровый, мудрец просветленный…
Все, что имеет вес, он вывесил,
Все, что имеет число, он вычислил,
Силач первородный на всех небесах –
От нижнего неба до дальних звезд
Ни один, кто с ногами, не догонит его,
Ни один, кто с руками, не повалит его;
Стрелок, не знающий цели такой
В трех мирах, что он не попал бы стрелой.
На полном скаку в любую из сторон
С полуоборота в седле он стреляет вдогон.
Конь его помчится – не видно ног,
Черный ветер его догнать не смог.
Говорят мудрецы, что конь по седоку,
Говорят старики, что стрела по стрелку.
Вот Хан Хюрмас собирается в путь,
В гости к срединному хану – брату своему,
К тому, кто на среднем небе живет
Меж черных и белых богов, не знаясь ни с кем,
Имя того – Сэгээн Сэбдэг…

Сидевший впереди нукер покачнулся вправо, задремав, в это время Таргудай опять увидел Тэмуджина, раздраженно нахмурился и отвел глаза. Сидевший справа мужчина, на которого повалился заснувший нукер, толкнул его локтем, тот встряхнулся, выпрямившись.

«Нет, Таргудай не может убить меня, – снова уверенно подумал Тэмуджин. – Тогда он по-другому посмотрел бы, уже не злился бы и не отводил глаза…»

И снова лезли в уши слова улигершина: