Тэмуджин. Книга 3

А еще он был неприятно удивлен тем, что увидел в ханской семье: она была не дружна и власть Тогорила среди родных не была беспрекословной. Ему приходилось принуждать и увещевать даже родного сына, да и жена его нехотя исполняла его повеление.

«Как же, будучи правителем ханства, которое знают в самых отдаленных землях, можно так распустить своих домочадцев? – пораженно думал он. – Значит, Тогорил недостаточно силен духом, если его не сполна почитают родные?».

Вспомнились слова, сказанные, как говорили, однажды самим Хабул-ханом своим сыновьям: «Тот, у кого нет порядка в своем доме, не может править улусом».

Неприятно изумило Тэмуджина это его открытие, он даже не хотел ему верить, но другого объяснения происшедшему не было и выходило одно: хан на самом деле не такой уж и сильный человек, если его недостаточно почитают в собственном доме. «А ведь он еще не стар, – думал Тэмуджин, – что же будет вытворять этот Нилха-Сангум, когда отец совсем одряхлеет?».

Устав от неприятных мыслей, заслонивших ему главное – радость от достигнутого, большого и настоящего дела, свершенного им, он мысленно махнул на все рукой и пустился в размышление о том, как он вместе с ханским войском прибудет к своему анде, как тот будет рад его помощи, как потом испугается Таргудай, как узнают о нем дядья-кияты, как изумятся Мэнлиг и Кокэчу… «Потом я навещу отцовских тысячников, – тут же решал он, – посмотрю, что это за люди…».

XXX

Тогорил протянул с выступлением в поход целых девять дней. Каждую ночь он вместе с шаманами выходил смотреть в небо, выгадывая благоприятное время. Хорошего знака звезды долго не давали.

Тэмуджин, набравшись терпения, ждал, все это время проводя с Нилха-Сангумом и его двоюродными братьями. Утрами они выезжали в степь – то, взяв с собой охотников с беркутами, с высокой сопки смотрели, как те ловят лис, то с толпой кереитских юношей облавили дзеренов, которых было много в этой степи. Тэмуджин присматривался к новым знакомым, запоминал их повадки.

Боорчи, пользуясь выдавшимся временем, старательно ухаживал за их лошадьми, при каждом удобном случае выводя их в степь попастись. Умный, с полуслова понимающий его, к тому же еще быстрый и сноровистый, здесь он был незаменим для Тэмуджина: в нужное время и кони стояли подседланные, и сам он всегда был рядом, готовый подать или принять поводья, подержать стремя, принести и унести вещи.

«Настоящий нукер, знает, как мне здесь это нужно, – каждый раз думал Тэмуджин, глядя на него, – с таким не стыдно быть в гостях и у хана… А с нашими, Хучаром или Сача Беки, я бы тут измучился…».

Думая об этом, он вновь возвращался к своему давнему вопросу: почему харачу, черная кость, бывает умным, а нойон, потомок ханов – глупым? Ведь нойон рожден, чтобы думать, понимать и делать все к лучшему, а с харачу большого ума и не требуется. Услужливость и расторопность Боорчи явно шла от его ума и понимания, что сейчас никак нельзя упасть лицом в грязь перед ханом, чтобы он видел, что монголы знают порядок и закон, – и это высоко оценил Тэмуджин.

За все время Тэмуджин лишь однажды встретился с Тогорилом. На четвертое утро их пребывания в кереитском курене тот вдруг вызвал его. Обрадованный Тэмуджин: – «Наконец-то, начинается дело!» – пришел к нему, но его ожидало другое. Хан, сидя на хойморе, показал ему на ворох шелковой и бархатной одежды, лежавший на мужской стороне.

– Снимай с себя все и одевай это, – велел он.

Тэмуджин, не ожидая такого, помедлил.

«Будет ли это прилично? – быстро перебирал он в уме. – Не уроню ли своего достоинства перед тем же Нилха-Сангумом? Еще будет потом говорить, что меня кереиты одевали…».

Тогорил, заметив на его лице сомнение, рассердился.

– Что ты еще думаешь?! – вспылил он. – Я ведь принял от тебя соболью доху, а та дороже всего этого китайского лохмотья. Одевай!

Тэмуджин быстро снял свою замшевую одежду и стал одевать новое. Штаны из мягкой стриженой овечьей шкуры, шерстью внутрь, сверху были покрыты тонким черным бархатом. На ноги ему были сшиты сапоги из выделанной бычьей замши, снаружи покрытой таким же черным бархатом. На нижнюю рубаху из тонкого белого шелка он одел темно-красную бархатную рубаху чжурчженского покроя, а легкая короткая шуба из овчины была покрыта темно-синим шелком с круглыми китайскими узорами. На голову одел пышную выдровую шапку. Одежда была как раз по нему, и Тогорил, посмотрев на него, цокнул языком:

– Вот теперь ты истинный нойон! Теперь тебя сразу признают твои тысячники, а ты собирался предстать перед ними, одетый хуже их нукеров. Они бы и усомнились: может ли их нойон быть таким оборванцем?

И весело расхохотался – так, как смеются над малыми детьми. Хоть и не по душе пришлась ему шутка Тогорила, он признал в ней правоту, подумав:

«Такая пышная одежда всем будет напоминать, под чьим я покровительством, и мне легче будет разговаривать и с отцовскими тысячниками и с нашими нойонами».

Преодолевая в себе гордость, он признательно улыбнулся в ответ.

* * *