Тэмуджин. Книга 3

Тот, выйдя вперед и встав рядом с шелковым знаменем, взял висевший у него на груди большой, в полторы ладони шириной кереитский онгон, вылитый из золота, поднял его высоко и громко заговорил на каком-то непонятном языке. Говорил он нараспев, ровно и складно, и Тэмуджин понял, что он молится. Все вокруг, видимо, уже привычные к такому молебну, слушали, почтительно склонив головы. Тэмуджин видел, как тот, выговаривая свои непонятные слова, тот и дело возводил свой взгляд к небу, и гадал: «К какому тэнгэри из пятидясяти пяти западных или сорока четырех восточных он обращается? Или, может быть, к какому-нибудь хагану? Тогорил-хан как будто говорил о каком-то одном Боге…».

Вскоре из толпы вышли двое юношей лет по тринадцати, один держал большую медную чашу, наполненную водой, другой на почтительно вытянутых руках – белую волосяную кисть. Черный человек, не прекращая молитвы, взял кисть и, макая в чашу с водой, стал окроплять шелковое знамя, брызгая сначала сверху вниз, а потом слева направо. Трижды окропив, он отдал кисть юноше и, проговорив еще несколько слов, стал осенять онгоном знамя, а затем – хана Тогорила. За ним все стали осенять себя знаком кереитского онгона, и на этом молебен закончился. Толпа зашевелилась, и все стали надевать свои шапки. Черный человек незаметно ушел в толпу, и больше его Тэмуджин не увидел.

Тэмуджин опомнился от забвения, навеянного на него невиданным раньше молебном, рассеянно подумал: «Ладно, потом расспрошу об этом самого Тогорила».

Толпа торопливо посадилась на коней; застоявшиеся лошади под всадниками нетерпеливо переминались, вырывая поводья. Зависшая было тишина разом нарушилась, звякнули удила, зачастил глуховатый топот копыт на сухой, щебнистой земле, раздался сдержанный гомон голосов.

Хан начал совет перед походом. Он, сидя в седле, повернулся к толпе нойонов, и те полукругом окружили его. Первым хан отдал приказ Джаха-Гамбу.

– Ты будешь левой рукой и поведешь свой тумэн под южными склонами Хэнтэя. Когда достигнем Керулена, перейдешь на левый берег и двинешься вниз по реке.

Тот склонил голову, прижав правую руку к груди. Тогорил посмотрел на Илга-Селенгийна и ему приказал:

– А ты будешь правым крылом, пойдешь по южной стороне.

Тот так же поклонился.

– Ну, а в середине буду я сам с двумя тумэнами. Когда подойдем к кочевьям джадаранов на среднем Керулене, я дам знак, и мы всем войском повернемся на север. Джаха-Гамбу, ты развернешь свой тумэн и станешь на месте. Илга-Селенгийн, ты обойдешь мои тумэны и встанешь на восточной стороне…

Тэмуджин впервые видел, как направляются войска в поход. Он внимательно следил за всем, слушал указания хана и старался все запомнить.

Потом Тогорил называл по именам нойонов, которые должны были идти с его братьями. Те покорно кланялись и отходили каждый в свою сторону – одни к Джаха-Гамбу, другие к Илга-Селенгийну.

– Беречь силы коням, – наставительно выговаривал хан, – не нужно без нужды скакать, доведите это до всех. Двигаться будем днем, ночами кони пусть отдыхают и кормятся. Если на пути увидите большие стада дзеренов, оставляйте нужное количество людей для облавы, а сами двигайтесь дальше. Не нужно задерживаться на малом и упускать большое, а мясо добывать только на прокорм войска. Тумэны левой и правой руки не должны отдаляться от середины больше чем на один харан. Боковые дозоры тумэнов должны видеть дозорных соседних тумэнов. Ну, кто хочет что-то сказать или спросить, говорите сейчас.

Все молчали.

– Совет окончен, двигайте войска!

Все поклонились и, тут же повернув лошадей, порысили по низине в разные стороны – одни за Джаха-Гамбу, другие за Илга-Селенгийном. Сзади оглушительно забили боевые барабаны.

XXXIII

Прибытие в долину Керулена хана Тогорила с четырьмя тумэнами войска оказалось полной неожиданностью для здешних родов. Слухи об этом с быстротой ветра разнеслись по куреням.

Немногие очевидцы, издали видевшие идущие с запада кереитские колонны, передавали по-разному. От одних слышали, что идет не меньше пятидесяти тысяч всадников; другие говорили о шестидесяти тысячах, а третьи и о семидесятитысячном войске, черными волнами покрывающем керуленскую степь.

Вести, обрастая все новыми подробностями, летели с гонцами все дальше на восток, от одних к другим. До дальних куреней доходили слухи уже о ста тысячах кереитского войска.

Вновь безудержный страх и растерянность охватили рода южных монголов. В куренях вновь примолкла жизнь, женщины и дети хоронились по юртам, дрожали втихомолку у очагов, а воины зорко осматривали дальние сопки на западе и без зова сходились на собрания.

Всюду слышалось одно и то же:

– Все верховье захватили, скоро и до нас дойдут.

– Сто тысяч кереитов – это вам не борджигины, не татары с онгутами…

– Людей, говорят, толпами угоняют в плен, а из Китая уже идут купцы, чтобы скупать их.

– Да что там плен, говорят, они сами человеческим мясом питаются – как война, так на человечину переходят.

– Недаром кереиты[19], у них это в крови должно быть.

– Надо спасаться, пока не поздно!

– Бежать, хоть к борджигинам, хоть к татарам!..