Тень

Сознание вернулось вместе с тошнотой и болью, сухие рвотные позывы скрутили тело, а руку опалило огнем до самого плеча. Кто-то осторожно поддержал его, кто-то вытер лицо влажным платком.

– Как… прошло? – выдавил из себя Самарин.

Слуга подсунул ему под спину подушку и исчез, отосланный нетерпеливым жестом Анны.

– Лекари довольны операцией.

– Матушкин приходил?

– Пока нет, зато пришла телеграмма от княгини. Она была в Италии с Иосифом Андреевичем, когда ее настигла новость о том, что случилось.

– И что?

– А что? Возвращается. Через несколько дней будет в Петербурге.

– Мне только этого не хватало, – буркнул генерал.

– Как ты себя чувствуешь?

– Так, как и выгляжу…

Анна поцеловала его в лоб.

– А этот паршивец? Звонил?

– Звонил. Спрашивал о твоем здоровье. Сказал, чтобы ты не принимал никаких решений без консультации с ним и не верил врачам. Он действительно не может приехать? – тихо спросила она.

– Не может.

– Почему? Я ничего не поняла из его объяснений.

– Он не мог говорить открыто, потому что уверен, что тайная полиция и другие службы прослушивали наш разговор, – буркнул Самарин. – Все просто: мой дорогой кузен отказался от своего хваленого неучастия в политике и влез в какую-то деятельность Варшавской республики. Глубоко влез, – подчеркнул он. – Иначе он смог бы приехать.

– Вы могли бы встретиться на нейтральной территории, но не сейчас. Кольцов сказал, что сейчас любое путешествие исключено.

– Тоже мне знаток! Солдат с еще худшими ранами перевозили в тыл. И в еще худших условиях! Ну что снова?! – спросил он, видя, что жена не отвечает.

Не говоря ни слова, Анна закатала рукав свободной больничной рубашки, Самарин стиснул зубы, не нужно было слов: загнившая, пурпурная опухоль достигла плеча.

– Это только медицина двадцатого века! – процедил он. – А должно было быть лучше! Ты говорила, что врачи довольны.

– Операцией. Но рана и дальше не хочет заживать, а плечо выглядит так, как выглядит. Некоторые доктора уехали под разными предлогами.

– Что?!

– Они поняли, что так или иначе ты умрешь, и не хотят нести за это ответственность, поскольку все знают, что царь заинтересован в тебе. На поле боя остался только Кольцов и несколько молодых докторов. Но, может, не будет все так плохо.

– Ну да! Я поправляюсь просто на глазах!

Кто-то постучал в двери, и через минуту в палату вошел слуга с миской супа.

– Ты должен поесть, – сказала Анна. – Я покормлю тебя.

Неожиданно Самарин ощутил страшный голод.

– Слишком жидкий супчик, – заметил он. – Может, есть стейк?

– Пока с тебя хватит и бульона. Если удержишь его в желудке, попросим добавку. Но не раньше чем часа через два-три.

Генерал жадно проглотил теплый и удивительно вкусный бульон, ощущая, как отпускают желудочные спазмы.

– Подумать только, а я ведь не люблю бульон, – буркнул он.

– Еще будешь и кашку манную нахваливать, – ответила Анна с улыбкой.

– Только бы дождаться…

– Дождешься, – прошептала она. – А сейчас отдыхай.

Самарин хотел возразить, но усталость победила его, а слова жены помогли осознать, что он совсем истощен. Он уснул, ощущая ладонь Анны на своей щеке.

* * *

Служанка отложила зеркало, после чего помогла Самарину надеть рубашку. Кожа на правой руке была красная и натянутая, время от времени плечо пронзала страшная боль, но культя все еще кровоточила, правда, умеренно – все это к неумело скрываемому ужасу врачей. Как сказала Самарину Анна, его случай квалифицируют как «необычный», и в одном из петербургских отелей прошел даже научный симпозиум на эту тему. Только то, что его участники – известные врачи со всей страны, никак не помогло найти не только решение этой проблемы, но и диагностировать болезнь Самарина.

– Где моя жена, Федорович? – спросил генерал.

Сразу после окончания офицерского училища Федор Федорович Урусов был назначен к нему ординарцем. Они вместе служили на Кавказе почти десять лет, и Федорович не раз и не два спасал Самарину жизнь. Когда врачебная комиссия списала Урусова на гражданку, генерал доверил ему управление одним из своих имений. После свадьбы работодателя Федор Федорович переехал с ними в Арсеньево.

– Совещается с врачами, – ответил седой мужчина. – Или снова с ними ругается. Проклятые коновалы, – буркнул он.

– Ругается? Она мне ничего не говорила.

– Ругается. Про карболовую кислоту.

– Что?

– Они хотели вас натереть этим свинством, чтобы бороться с инфекцией. Помните, как обрабатывали рану Ваньке Румсдорфу? Ему сожгло кожу, словно его держали над огнем, а ногу все равно пришлось потом отрезать.

Самарин мрачно кивнул. Военные медики охотно злоупотребляли средствами дезинфекции.

– А что Анна?

– Сказала двум таким, что скорее их намажет карболкой, чем позволит приблизиться к вам с этим, цитирую: говном. Когда она по-настоящему злится, то вставляет польские словечки. Вчера, когда она выкинула этого жандарма, тоже кричала на него по-польски.

– Какого, к черту, жандарма?!

– Глобачева.

– Ты шутишь?!