Тень

Первых слов, сказанных отцом, и ответа приехавших он не слышал, увидел лишь, как отец полез за пазуху, достал платок, размотал его и протянул бумагу человеку в шинели.

Тогда решил подойти ближе и вышел из-за сарая. Двое, стоявшие лицом, встретили настороженно, оглядели с головы до ног, посмотрели разом на засунутые в карманы руки. Он достал их. Третий, сидевший спиной, не шевельнулся, но по напрягшимся под вытертым землистым сукном плечам Константин понял, что взгляды товарищей он заметил да и скрип снега услыхал.

— Экспедиция, значит, — снова заговорил солдат, возвращая бумаги отцу, — не золото, случаем, ищите?

— Да нет, железо, — ответил тот. — А что, здесь и золото есть?

— Да болтают, что есть, что будто бы при Петре-царе доставал его здесь купец чердынский.

— А... Нет, мы железо, руду.

— Ну и руда быть должна, здесь ведь до войны заводы были.

— Вот, вот, были! Нас и послали посмотреть, может, снова заводы строить будут.

— Да... нужно железо-то... Давно тут стоите?

— С осени.

Старший хмыкнул неопределенно и, сощурившись от попавшего в глаза дыма, продолжал:

— Кто-нибудь сюда заходил?

— До ледостава рыбаки бывали, а потом нет.

— А с той стороны? — не поднимая глаз, кивнул на темневшие на востоке громады гор.

— Остяки, что ли?

— Да нет, не остяки... Не слыхали, что ли, Колчак подходит?

— Да ну?! — изобразил удивление и испуг отец. — Неужто правда? Так нам как же, уходить, что ли? А?!

— Ежели вы от губисполкома посланы, то непременно уходить, — снова хмыкнул тот, что в шинели. Другие молчали.

Отец еще говорил с солдатом о дорогах, какими можно уйти до больших снегопадов, о положении в волости, но Константин слушал вполуха. Сидевший на корточках несколько раз по-лошадиному тряхнул головой, и мелькнувший его профиль снова показался знакомым.

— Ну, ладно, — закончил солдат, — пора нам. А вы тут смотрите, если что, то вниз уходите, нам сообщите или еще кому, посты там будут.

— А вы уже? Может, перекусите? У нас щи сварены, каша.

— Благодарствуйте, некогда.

Поднялся и тот, третий, в зипуне. Повернувшись, уперся удивленными глазами в Константина, дернулся непроизвольно по вбитой шомполами и веками муштры привычке русского солдата тянуться перед офицером:

— Ваш благ...?

Осекся тут же, сбросил взгляд в утоптанный снег и, не глядя, разом вскочил в седло.

Константин так и не признал его. Да и мало ли таких вот окопников повидал за прошедшие годы. Хотя земляков вроде и не встречал. Ну, а с другой стороны, если и были где земляки, какое им дело до него, белой кости, юного и дурного в собственной храбрости подпоручика?

— Кто это? — сунулся Ермил.

Не поворачиваясь, Константин пожал плечами.

Всадники рысью поднимались по протоптанной по склону дороге.

— А он тебя знает?

Грубое «тебя» резануло слух, и, снова передернув плечами, Константин процедил сквозь зубы:

— Наверное...

— Эх ты... — Ермил выругался так погано, что Константин обернулся. Отцовский подручный вскидывал винтовку. Он толчком отбил ствол вниз, но позади щелкнул другой выстрел. Второй отцовский холуй, прислонившись к дверному косяку, спустил курок неведомо откуда взявшейся еще одной винтовки. Сильный, выбивший искры удар отбросил Константина в снег, и, поднявшись, он заметил лишь, как скрылся за углом избы и высоким сугробом один из всадников. Второго, выпавшего из седла, запутавшегося ногой в стремени, лошадь вынесла на целину и, утопая в снегу, натужно тащила к лесу. Третий лежал, раскинув руки, посреди дороги...

— Эх!.. Мать вашу, ушел уже! — в крик сорвался Ермил, тряся пегой кустистой бородкой. Константин сшиб его с ног ударом в зубы и, выхватив револьвер, навел на дернувшегося Прошку:

— Винтовку брось!

Тот послушно выпустил «Арисаку», и, звякнув об обледенелое дерево, она скользнула по стене в снег.

Но Ермил уже поднимался из сугроба, сплевывая кровь:

— Ладно, хозяин, квиты. Не серчай, что ударил, нельзя иначе, все бы ушли. А это-то спрячь, пригодится еще, — отвел в сторону руку с наганом. И, повернувшись к Прошке, приказал:

— Взнуздай-ка беги лошадей.

— Что удумал? — спросил отец.

— Он куда повернул? Налево, за избу, где ближе укрыться. А ему направо нужно было бы, да там открыто. Вниз-то дорога одна — мимо нас. Горами да тайгой по снегу далеко не уйдешь.

— Ну и куда ты?

— А ему теперь одна дорога — к староверам. Там, думаю, найдем, не мог я его не задеть, хоть легко, да ранил. А раненому зимой к людям надо.

— Ну, с богом!

Константин тронулся с места лишь тогда, когда стих глухой стук копыт. Поднимаясь в гору, подошел сначала к лежавшему навзничь. Пуля, ударив в затылок, вышла в глазницу, оставив страшную в пол-лица рану, в которой копилась, густела кровь и темным крученым шнурком сбегала в тающий снег. Отец, семенивший рядом, споткнулся, забормотал сдавленно: «Свят, свят!», начал часто кидать кресты, Константин — руки в карманы — передернул зябко плечами и шагнул дальше, в сугробы. Проваливаясь по пояс, стал продираться ко второму — в землистом, буром, как грязь, старом крестьянском зипуне, — что отцепился все же от стремени.