Читаем Тень полностью

Промежутки между прыжками становились короче, сон для нас обоих становился всё более и более бессмысленным. Думаю, какая-то часть меня даже пыталась вымотать его, сделать таким усталым, чтобы ему сложнее было со мной бороться.

Это быстро стало стратегией, почти хладнокровной. Я начала спать в любой удобный момент, даже когда он лежал там и хватал ртом воздух. Я сознательно пыталась сберечь свою энергию в надежде, что он будет бодрствовать, что давление и утомление заставят его покориться, что он сделает это до того, как его разум полностью сломается.

Временами я гадала — может, во мне всё же жила истязательница.

Это было пугающее осознание, но я не позволяла себе слишком углубляться в это, начинала видеть его как головоломку, требующую решения, некую вещь, которую надо открыть изнутри и желательно не сломать общее устройство. Временами я видела, как балансировала на этой линии, даже давила, чтобы посмотреть, поддастся ли он, а потом отступала назад, когда это загоняло его в пространство, которое я не могла контролировать.

В глубине души я задумывалась, не черпаю ли я здесь опыт Ревика.

Может, истязание — это всего лишь один из многих навыков, которые я унаследовала вместе со связью.

Я не хотела думать о том, было ли это к лучшему или к худшему.


***


… Он кричит, лёжа лицом вниз на массивном деревянном столе.

Он охрип от крика, оглох от него. Он не может заставить себя остановиться.

Паника сокрушает его свет; он старается освободиться, его левое запястье приковано к дереву. Человек трудится над ним, сощурив глазки-щёлочки, изогнув губы в полуулыбке, когда он поднимает клеймо от его кожи и глядит на конец, который всё ещё шипит жиром и кровью.

Тут я не могу быть полностью здесь.

Я не могу быть им.

Но я могу отвернуться.

Я не могу удержаться и отворачиваюсь, повелевая себе оказаться в какой-нибудь другой части комнаты, в каком-нибудь другом месте, где я могу слышать это и видеть это, но в мой мозг врежется меньше образов, и мне не будет казаться, будто я сама делаю это с ним.

Я вижу старика, который пассивно наблюдает, стоя у основания деревянной лестницы и сложив длинные руки на пояснице. Его похожее на череп лицо остаётся таким же неподвижным, как и серый плащ, как и волосы цвета железной седины.

Под плащом он одет в человеческую одежду: бриджи для верховой езды и грубую хлопковую рубаху. Его волосы зачёсаны, козлиная бородка аккуратно подстрижена, что только подчёркивает форму его головы и лица, которая придаёт ему сходство с черепом — и всё же черты его лица остаются странно неприметными. В моей памяти мало что остаётся помимо того, что его кожа натянута как на скелете, и единственное запоминающееся впечатление — это его пристальные глаза, глубоко сидящие в глазницах.

Жёлтые глаза, цвета тошнотворной мочи.

Он ждёт, пока у мальчика в буквальном смысле закончится воздух в лёгких.

— Нензи, — говорит он.

Его голос звучит холодно, в приказном тоне.

— Нензи. Ты обязан хранить молчание.

Мальчик хрипит, выдавливает вздох, который должен быть чем-то большим.

Это единственная команда, которой его тело может подчиняться. Он знает, что случится, если он не послушается, и я осознаю, что уже, уже голос Менлима имеет над ним больше власти, чем собственный голос — даже в таком простом вопросе.

И всё же он задыхается, старается дышать, его худые руки и ноги напряглись до предела, распластавшись по столу. Он смуглый от загара, босой, и для меня он выглядит примерно на семь лет, потому что я всё ещё воспринимаю возраст через человеческую призму.

Я не могу это вынести. Правда, не могу.

Но я должна.

Когда мальчик вновь начинает контролировать звуки, которые он издаёт, и закрывает глаза, его дыхание всё ещё вырывается из груди подобно ударам кулака. Пожилой видящий издаёт щелкающий урчащий звук, показывая жест одной рукой.

— Ты можешь спасти себя, Нензи, — тихо говорит он.

— Нет, — слезы застилают светлые глаза. — Не могу.

— Ты можешь убить этого человека. Для тебя это так же просто, как прихлопнуть муху.

— Я не могу… Дядя, пожалуйста…

Глаза пожилого видящего ожесточаются. Очерченные губы поджимаются.

— Не умоляй меня, племянник. Не пресмыкайся передо мной, как какой-то трусливый червяк. Ты создание-посредник. Один из избранных.

— Нет, — хрипит мальчик. Он показывает отрицательный жест рукой, закованной в кандалы, и в его глазах стоят слезы. — Ошибка. Это ошибка. Этого не может быть. Я — не он. Я не Сайримн.

Поначалу глаза пожилого видящего остаются неподвижными.

Затем он переводит взгляд с лица мальчика обратно на человека.

— Ещё раз, Меренье, — бесстрастно говорит он. — Мы сделаем это ещё раз. И ещё раз. Пока мой племянник не осознает, какое богохульство он творит своими губами, отказываясь от священной должности, для которой он рождён. Пока он не осознает, что он только что осквернил своих родителей и их жизни, которыми они пожертвовали для него.

— Нет! — кричит мальчик, крутя головой и стараясь посмотреть на человека. — Нет! Пожалуйста! Я этого не делаю. Я не отказываюсь! Я готов! Я готов быть им!

Перейти на страницу:

Похожие книги