Тень

— Ты один из них, не так ли, Эвальд? — говорит она.

Её голос звучит осторожно, даже тише прежнего её бормотания.

Он не отвечает и не прикасается к ней своим светом.

И всё же холод просачивается в него, когда он прокручивает в голове её слова. Холод проникает через кожу в его кровь вопреки жару солнца, струящегося в квадратное окно.

— Ты один из тех других, — снова упорствует она ещё тише. — Из тех, у кого глаза светятся. Из тех людей, которых нашли в горах.

Несколько долгих секунд он просто сидит там, держа в одной ладони бутерброд, а другой рукой обхватывая свою ногу. Поначалу он думает, что сумеет отмахнуться, притвориться, будто не понимает, будто она несёт чушь. Но он знает, что не убедит её.

Он обдумывает, зная, что бы сказал его дядя, чего бы дядя хотел от него. Он бы хотел, чтобы он её стёр — заставил забыть, что они вообще дружили. Заставил забыть всё, что ей известно о нём.

Он бы хотел, чтобы он никогда больше с ней не виделся.

— Я тебе нравлюсь, Кучта? — наконец, спрашивает он.

Воцаряется тишина, во время которой она медленно садится, глядя на него с искренним удивлением.

— Конечно, нравишься, Эвальд. Ты мой лучший друг.

Посмотрев ей в глаза, он сглатывает и изучает её свет своим.

— Тогда больше никогда не говори со мной об этом, — отвечает он.

Долгое время она ничего не говорит.

Он ждёт, когда она обдумает его слова, увидит, насколько он серьёзно говорит об этом. Она изучает его в ответ, её медовые глаза отражают солнце. Наконец, она кивает и смотрит на него почти со страхом.

— Ладно, — произносит она. — Не буду, Эвальд.

— Спасибо, — он продолжает смотреть на неё, всё ещё ощущая ту тесноту в груди, но теперь это не только страх. — Спасибо тебе, Кучта.

Она хватает его за ботинок, используя его, чтобы подвинуться и обвить рукой его плечи. Он удивляется, когда она целует его в щеку, и теперь её глаза выражают сострадание и страх не за неё саму, а за него.

Она опускает губы прямо к его уху.

— Будь осторожен, Эвальд, — тихо шепчет она. — Ты должен быть осторожнее… с девушками. Я не одна задаюсь вопросами.

Услышав её слова не только ушами, он кивает, опять подавляя ту тесноту в груди. Он узнает в этом ощущении любовь — чувство, которого он не дозволял себе ни с кем, дольше, чем он себя помнит. Это не романтическая любовь, и даже не влюблённость. Это нечто другое, и он ощущает прилив какого-то желания защитить прежде, чем поднимает взгляд и смотрит ей в глаза.

Как только он сканирует беспокойство на её лице, это чувство усиливается.

Она боится за него. Он не сканирует её, чтобы узнать причины, но это трогает его.

— Буду, — он вновь поднимает на неё взгляд, желая сказать больше, как-то утешить её. Поколебавшись, он вместо этого ловит её руку и серьёзно всматривается в её лицо. — Если я когда-нибудь попрошу тебя уехать отсюда, Кучта, если я скажу тебе, что это вопрос жизни и смерти… ты это сделаешь?

В её глазах мелькает беспокойство, затем быстро сменяется удивлением.

— Уехать отсюда? В смысле из этого города? Или из Баварии?

— Любое, — он не улыбается в ответ на её улыбку. — И то, и другое. Ты бы это сделала?

Усевшись на пятки, она улыбается уже веселее и закатывает глаза.

— Только если ты пообещаешь попросить об этом поскорее, — дразнит она. — Пока отец не выдал меня замуж за какого-нибудь дикого борова из долины, с жирной задницей и вонючим дыханием.

— Я серьёзно, Кучта. Ты бы это сделала? Денег я бы тебе дал.

— Столько денег, что хватит на Париж? — она широко улыбается и разводит руки в стороны.

Он улыбается в ответ; ничего не может с собой поделать.

— Столько денег, что хватит на Нью-Йорк, если захочешь, — говорит он. — И на новое платье каждую неделю… и на шампанское.

— Тогда мы определённо договорились, мистер Готшалк.

Они пожимают руки, оба сохраняя серьёзные лица вопреки их юности, и в этот момент врывается ветер, выдувая сено и солому в открытое окно. Поначалу это заставляет её смеяться, и он невольно присоединяется к ней, когда вокруг них кружат золотистые травинки…

***

Колесо крутится, оставляя меня в пространстве между пространствами, во времени между временами.

Там меня настигает боль, парализующая боль, которую я не могу распознать, не могу привязать к чему-то. Я чувствую его в этой боли, и я чувствую там себя. Он стыдится, потерявшись в осознании, что я видела то, что видела она — что Кучта видела в нём и поняла.

Где-то в этот момент он ощущает свои логические объяснения, но чернеющая дыра манит, ненависть к себе смешивается с чем-то другим, ужасом — паникой из-за чувства, которое она в нём вызвала, паникой из-за того, что его бросят одного.

Я не могу по-настоящему отправиться с ним туда.

Но я могу позволить почувствовать меня рядом, с ним в том потерянном пространстве.

Она мне нравится. Я знаю, что он тоже это чувствует.

Она мне нравится. Мне нравится, что она видела больше, чем говорила ему, и всё равно его любила. Я ощущаю, что мои чувства сбивают его с толку. Я ощущаю, что они сбивают с толку нас обоих, потому что даже во всём этом…

Но у меня нет времени закончить эту мысль.