Тень

Никита Семенович хмуро смотрел, как навстречу ему идут девушки из его бригады. Обычно он начинал утро с какой-нибудь шутки или даже песни. Семеныч был человеком незлым и компанейским, но сегодня улыбаться у него не было ни сил, ни желания. Проклятый дождь. Даже в сухую погоду строительство тоннеля от Сокольников до пока еще безымянной станции у трех вокзалов было сплошным испытанием: грунтовые воды здесь лежали на глубине всего трех метров. Проходчики бесконечно натыкались на плывуны. Еле-еле они загнали подводную речку Ольховку в деревянный короб, подвешенный на крюках на крыше тоннеля. Но после двух недель беспрерывных дождей речка шумела как водопад, и Семеныч всерьез опасался, что того и гляди короб не выдержит и вода хлынет в его тоннель. А этого ведь допустить было никак нельзя! Сроки и так горят… Он вяло улыбнулся высоченной Мане – своей любимице. Дочь классового врага, а какая отличная работница вышла. Маня легко несла в руке тяжелый отбойный молоток, она была на две головы выше бригадира и с высоты своего роста вежливо ответила ему на улыбку:

– Доброе утро, Никита Семенович.

Семеныч рассеянно кивнул.

– Маня, бери девочек, и вперед. Никакого у нас времени не осталось.

На подошедшую Люшу задумавшийся о своих нескончаемых проблемах Семеныч даже не поглядел, из-за чего сердце девушки больно кольнула колючая ревность. Она зло поглядела на Маню с бригадиром и сердито пошла в глубь тоннеля. Ольховка глухо зарокотала в своем коробе, и сердце Люши подпрыгнуло от удивления. Она обернулась посмотреть, что за шум…

Вода, скопившаяся за недели дождей в воронке у котлована, окончательно размыла грунт, и водопад из песка, камня и воды со страшным грохотом хлынул вниз, в котлован и недостроенный тоннель. Стена грязной воды подхватила и Маню, и Никиту Семеновича, и Люшу и понесла их дальше в тоннель, по пути забирая все новых и новых комсомольцев, не успевших скрыться от стихии. Люша отчаянно барахталась, но новая накатившая волна утащила ее под воду. Грунт в недостроенном тоннеле вдруг разошелся, и вода начала стремительно уходить в страшную воронку, унося с собой в подземную бездну тела строителей…

Наверное, Степа научился бы различать двери, даже если бы Фомич не объяснил ему, как устроены проходы между Москвой и Подмосковием. Тоньше всего границы мира людей и мира покойников были в зданиях старинных, в зданиях, с которыми у жителей Москвы были связаны какие-то особые воспоминания. Не всегда, конечно; проходы встречались порой и в спальных многоэтажках. Глядя на кирпичную стену прямо перед собой, Антон видел только голый кирпич, а вот Степа – распахнутую дверь. Старая, потемневшая от времени, с обшарпанной краской.