Тень

У Паши непроизвольно задергалась нижняя губа и правая щека — конечное звено сложного болезненного, психологически мотивированного напряжения. Стараясь успокоиться, он на мгновение закрыл глаза руками. Пряча лицо в ладонях, он продолжал говорить.

— За месяц до Сенжарая мы выловили пять духов в засаде и вели их, чтобы передать ХАДовцам. Шли к бронегруппе, которая двигалась по сухому руслу навстречу нам. Мы оказались между руслом и зеленкой — в районе кишлака Мула Дост. В этот момент духи по нам и саданули из зеленки. Это было похоже на сильный ливень, только капли были свинцовые, и летели они параллельно земле. Все попадали в сухой арык, маленький такой — как дождевая канава. Мы перед этим с Дымом еще пыхнули на марше. Дым — это прапор морпех, я его научил курить дрянь, а он меня всяким примочкам военным. Я был его тенью, не думая ни об опасности, ни о том, что станет со мной. Просто верил каждому его слову. Мы с ним столько дряни выкурили, у другого мозги уже давно высохли бы.

Значит, лежим мы с Дымом под пулями, пленные рядом лежат. Смотрю, у меня над головой сидит один наш пленный дух и молится — ищет благословения Аллаха. Ну все, думаю, сейчас как чавкнет его арбуз и все мозги на моем лице окажутся. Все так четко представил — сам знаешь, как по обдолбке можно нарисовать. Даже отодвигаться стал, Дыма толкаю, мол, подвинься, а он говорит — не боись, этому ничего не будет, он сейчас в тени Бога. Я тогда его не понял, думал, гонит прапор. А оказалось серьезно — ни одна пуля этого духа тогда не задела. Мы головы не могли поднять, а ему хоть бы что. Дым потом подорвался на противопехотке, а я вот на клеверное поле попал.

Нас потом, под Сенжараем, как сынков расстреляли. Я таскал с собой РПГ, так, по приколу, ну и прикололся. На поле тогда, под пулями снайперов, заклинило просто — думаю, где же эта тень божья-то? Только сел молиться, рядом в землю ширк — одна, вторая. Я подвинулся в сторону, думаю где-то рядом эта самая тень, а рядом опять — ширк, ширк. И только потом заметил, что по кругу ползаю — гоняли они меня как свинью. Ничего не помню — только землю и траву, что мелькала перед глазами. Боялся голову поднять — все ждал, когда мне в башку прилетит. Не знаю, что нашло — вдруг веру потерял. Был просто не в состоянии сойти с этой тропы животного страха перед смертью. Стал просто тряпичной куклой и буквально трясся от страха, как будто бы только что узнал о том, что умру.

Начал все с нуля, когда выполз с того поля. Все хотел забыть — не было той войны для меня. Все думаю, где был бы я, если бы повел себя иначе? Где сейчас был бы Пуля, если бы не прикрылся тогда Краном? Он здесь, с нами, а мозги его там — ему уже не выбраться из-под Крана. Он — тень Крана на этой земле или след Гунна? Я — тень того снайпера, что меня не убил на том поле, или след Дыма?

Да, посчастливилось не умереть. От горя, от страха меня порой охватывает такая дрожь. Смотрю на ту фотографию, где Дым с Пулей стоят — ничего не помню. Дыма теперь нет, а я — есть. Разве можно еще раз пережить такое? Дочери его сейчас уже двадцать три. Я нашел ее и оплатил ей учебу. Она, а не я — след Дыма. Видел ее в приемной? Не хочу двигаться по жизни как чья-то тень, не оставляя следов. Где Гунн? Где Болт? Где Дым? Где Кран? Думаешь, мне легко помнить, что я жив потому, что когда-то уже умер от страха? Унизившись, стал мудрее. Выжив, помню все, но поле под Сенжараем не помню, хоть убей! С годами память начинает напоминать кладбище.

Глаза его слезились, а губы тряслись. Я молча слушал его. Вертя в руках пустой бокал, вспоминал свою встречу с Пулей.

Мы сидели с Прицелом у Пули на кухне, когда, рассказывая нам про Сенжарай, хозяин вдруг грохнулся на пол. Ползая между наших ног, взрослый мужик рассказывал, показывая нам, как он полз по полю, как Кран умер на его руках, как Паша возник на его пути.

— Вдруг смотрю — Паша на карачках чешет. Шустро так, как дети, когда ходить не могут. Ползет, весь в грязи, причитает. Я его пропустил — «помеха справа».

— Ползу дальше. Кран уже умер — сразу потяжелел, к земле меня прижимает, словно от пуль прячет. Вдруг опять Паша, уже «помеха слева» — а он не пропускает. Прошелестел мимо, как трассер.

— Знаешь, в Пашу палили со всех стволов! Им не по приколу его гонять было — они в него просто попасть не могли!

— Мы все выползли потому, что они в него все палили! Он за всех нас там отдувался.

Как правило, самые глубокие мысли и чувства доходят до нас не прямо, и не в абстрактной форме, а в сложных, запутанных сочетаниях совершенно конкретных ассоциаций, между собой нерасторжимых.

Любой, кому пришлось неподвижно пролежать в арыке под кинжальным огнем минуты две, которого пытались добивать гранатами, кому пришлось ползти по залитому водой клеверному полю четыреста метров, вернуться, чтобы вытащить еще живых, знает — тем, кто не оглядывается назад, не заглянуть вперед.