Тень Аламута

— Да. Три года назад мы поняли, что выучить устав ордена невозможно. Я сам частенько нарушал его — ведь всех статей не упомнишь. А как требовать от людей того, чего не делаешь сам? Тогда-то Жоффруа и пришла в голову эта мысль. Ну, вы знаете, наверное… Еще древние греки утверждали, что любой, даже самый нудный текст можно выучить, срифмовав его. И чем глупее рифмы, тем легче они лягут в голову. Я потребовал лишь, чтобы обошлось без похабщины. Пэйн зарифмовал весь устав за два дня. О, сударыня! Через месяц орден перестал напоминать бандитскую шайку. А через два года ребят было не узнать. У них появилась радость жизни. Да и дисциплина улучшилась.

— Здорово!

— Вот только людей маловато. Всех перехватывает орден Карающей Длани. Чертовы изуверы! Каждому вступившему выдают двух лошаей и двух послушников в качестве слуг. Ну и круглую суммочку. Я вот всё думаю, может и мне целибат отменить?

— Э-э… Нет, не сейчас… — растерялась Мелисанда. — Позже. Да и потом, — горячо объявила она — кто про эту Карающую Длань вспомнит? Мессир, через тысячу лет их имена сотрутся из людской памяти! То ли дело ваше!

Гуго успокоился. Кавалькада храмовников подъезжала к Антиохии. Влево уходила дорога на Александретту, а прямо шумел Оронт. Мелисанда выехала на мост. Грудь ее распирало от гордости.

Первая! Она первая подъезжает к городу!

— Сир Гуго, смотрите! Стены, стены какие! Правда здорово?!

— Тс-с! Спокойней, сударыня. Впереди еще и княжеский дворец, и церкви, и тридцать вилл горы Сильпиус. — Задумавшись ненадолго, он махнул рукой: — А впрочем, удивляйтесь! Удивляйтесь на здоровье, вам полезно.

Антиохия, город чудес, расстилалась перед принцессой. Неизведанная. Незавоеванная.

МАРЬЯМ В ШАТРЕ БАЛАКА

Что вело Марьям в тот миг, никто не может сказать. Вернее, Аллах может, а она сама — нет.

Когда франк ударил эмира кинжалом, Марьям завизжала ошпаренной кошкой. Бросилась рыцарю под ноги. Металл звякнул о металл; клинок отскочил от золоченой пряжки, а на второй замах времени не осталось. Рыцарь споткнулся о девушку, полетел кувырком. Налетели курды с мечами — тут кинжалом не отмашешься.

— Живым! Живым!! — только и успел крикнуть Балак.

Предупреждение пришло вовремя. Вина тяжким грузом давила Майаха: недоглядел! Эмира оставил в опасности! Неудивительно, что курд так старался: франка вмиг избили, скрутили, сдавили.

— Держим! — кричали курды. — Не вырвется шайтан!

— В цепи его. И к остальным франкам. Пока. — Лицо Балака разгладилось. Он поманил Майаха и что-то прошептал тому на ухо. Курд кивнул.

Сам же Балак подошел к Марьям и склонился перед ней, словно перед самим халифом.

— Пусть слышат все, — объявил он поднимаясь. — Жизнь моя увяла бы, как ирис от дыхания пустынного самума, если бы не эта дева! Ее рука остановила клинок убийцы. С этого мига никто и ничто не причинят ей зла в этом лагере. Даю в том слово!

— Что же, светлейший эмир? — тупо спросила старуха. — Готовить ее? К шатру-то… и сплетению ног?

— Аллах с тобой, глупая женщина. Отныне Марьям — желанная гостья в моем шатре. Гостья — не невольница! Всё, что дозволено Аллахом и находится в моей власти, принадлежит ей.

— Ну в баньке-то попариться бы всё равно не мешало.

Против баньки эмир возражать не стал.

Пока грели воду, пока старухи суетились вокруг девушки, он даром времени не терял. Собрал пленных франков, расстелил ковер крови. Ай! Проклятые нечестивцы так взволновали его сердце!.. Но Аллах милостив, и отныне беспокой уйдет навсегда.

Высоченный мулла суетился и что-то доказывал, но что до него светлейшему эмиру? Прогнал докучливого святошу — пусть не путается под ногами. Хасана отправил обратно под стражу. От суеты и беспокойства рана эмира воспалилась. Верный Зейд охал, по-бабьи всплескивая руками:

— И как это Аллах обделил светлейшего эмира умом и соображением? Виданное ли дело: вместо перевязки рубить головы проклятым кафирам! Среди них же колдуны через одного. Джинны, слуги шайтана. Порчу наведут.

— Молчи, Зейд. Завтра штурм… Дурак бы и джинн я был, оставь франков в живых. Ох!

Балак маялся. Рану его дергало и томило огнем. Снадобья Зейда помогали не лучше его ругани. Но это всегда так. Любой, кто знается с оружием, скажет: вечером раны болят сильнее.

— Аллах свидетель… если я не казнил тебя, костоправ… ох!., то лишь из уважения к твоим сединам. Но учти… о-оу!

— Попробуйте, сиятельный, — с невыразимым ядом в голосе отвечал Зейд. — А завтра курды доставят деревенскую знахарку или христианского целителя. Те лечат пилой, вовсе не сообразуясь с наукой ибн-Сины. Терпите, терпите, повелитель. Сейчас будет действительно больно.

— Уо-о-оу!!

В разгар лекарских издевательств явились слуги. Они доложили, что Марьям готова предстать перед взором эмира. Будет ли она желанна и ожидаема?

— Будет, воистину будет. Зейд, убирайся! Видеть тебя не могу, мучителя.

— С радостью и повиновением, о эмир.