Читаем Тень без имени полностью

Издали дом генерала Тадеуша Дрейера напоминал большой барак для заключенных, настолько преобразовали годы туманный замок, величием и чернотой выделявшийся на улицах Женевы. Темные стены дома контрастировали с вечерней белизной снега, а два верхних окна напоминали два огромных глаза гигантской кошки, застигнутой в сумерках фонарями рекогносцировочного патруля. Пока я расплачивался за такси, которое доставило меня сюда, я ощутил, что это здание караулило меня с давно прошедшего момента, который, казалось, сейчас разворачивался в том уголке моей памяти, где воспоминания о наших незавершенных действиях стучат с настойчивостью механического молотка, кажущейся нам исключительным атрибутом настоящего. Вдруг все в этой сцене — разрушенная изгородь сада, свинцовый снег на городских крышах, янтарь небосвода, столь напоминающий рассвет, — показалось мне до боли родным. Я видел похожий снегопад на Украине сорок с лишним лет назад, и я перелез через эту изгородь, как и через ту, с ловкостью, которую придают лишь молодость и страх. Тогда возле огромного заброшенного амбара два человека напряженно ждали, что я выстрелю не в старика, который ожидает убийцу, стоя у окна, а в грудь своего брата Петро, офицера царской охраны. Также в то утро, вспомнилось мне, я почувствовал угрозу уничтожения, нависшую над человеком, существование которого казалось мне абсурдным, но необходимым. Тогда я также ощутил необходимость завершить все до того, как у меня вывернет содержимое желудка на снежное одеяло, похожее на то, которое опоясывало мои сапоги сейчас, как бы желая отсрочить неизбежное.

Я не попытался воспользоваться ключами, чтобы войти в этот домище. Мне было известно, что Дрейер не беспокоил себя запиранием дверей не из простой небрежности, а чтобы показать, что он ждал меня и, вероятно, в глубине своей души, лишенной поддержки звезд, интуитивно чувствовал нежелание противостоять неизбежной воле судьбы. С того момента, как я толкнул входную дверь, мне показалась ненужной до оскорбительности предусмотренная точность моих движений, как если бы жертвоприношение, которое мне вот-вот предстояло совершить, было настолько отрепетировано мною в воображениях, что уже лишалось смысла в реальности. Праздная атмосфера безразличия царила над всеми вещами дома. Диваны, на которых мы до того, как нас окутывал сон, предавались воспоминаниям о временах войны, удлиненный обеденный стол, шахматные доски, вывешенные в коридорах геральдические знаки — все это приняло меня с суровой непринужденностью тех, кто долго готовился к визиту друга, а теперь едва его узнает. Я был на грани того, чтобы крикнуть и таким образом нарушить эту неживую тишину, но сам дом вдруг представил мне смену декораций, которые до этого момента казались мне непреложными: по мере приближения к лестнице я ощутил в воздухе сильный запах пороха. При других обстоятельствах я непременно узнал бы его, но в этот момент из опасения того, что Дрейер опередил меня, я предпочел связать это ощущение с дымом от курительной трубки или воспоминаниями о том русском рассвете, когда мой брат выстрелил, едва успев изобразить на лице гримасу презрения.

Вечером накануне дуэли мы с Петро договорились с нашими секундантами о том, что будем стреляться с расстояния десять шагов, но на следующий день лицо моего брата, его шевелюра и знаки отличия царской гвардии показались мне столь чуждыми, словно силуэты, которые мы стремимся ухватить в ускользающем сне. Петро выбрал лучшую одежду для того, чтобы убить своего брата-близнеца, он сбрил бороду, как бы желая подчеркнуть те идеалы, которыми мы руководствовались в жизни, что в конце концов и привело к дуэли. Увидев, как он появился на холме, я с отвращением представил себе, как он готовился долгие часы, стоя перед зеркалом, не затем, чтобы умереть или убить меня, а для того, чтобы гипотетический фотограф, спрятавшийся за досками амбара, увековечил его фигуру во всем великолепии ангела-мстителя. Вероятно, так я думал, пока наши секунданты с раздражающей медлительностью осматривали оружие, приготовленное для дуэли. Петро ожидал, что подвиг его не упадет на бесплодную почву. Он мечтал, что весть о моей смерти, переходя из уст в уста, дойдет до слуха его атаманов и вызовет единодушный возглас одобрения, что его вернут в Санкт-Петербург с благодарностью за то, что он смыл кровью оскорбления, нанесенные мною в пьяном виде казакам, которые, как и он, с глупым упорством продолжали оставаться верными матушке России и отрицали то, что мы всегда являлись продажной нацией без родины.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже