Тень без имени

Однако молодой человек не был расположен сдаться так легко, позволить мне растоптать его душу, чтобы я мог хранить ее при себе, как реликвию. Однажды ночью, не предупредив меня заранее, он сообщил, что в лагерь наконец прибыл тот, кто должен был занять место отца Ваграма, и это освобождало его от возложенных обязанностей и позволяло отправиться в траншеи за Дунаем, чтобы освободить от воинского долга его давнего товарища, называвшего себя Тадеушем Дрейером. Это известие потрясло меня настолько, будто бы у меня собирались украсть драгоценность, стоимость которой невозможно было определить. Подобно любовнику, который не может согласиться с тем, что его покидают, я напрасно старался отговорить его от этого самоубийственного путешествия, а он тщетно пытался убедить меня в том, что его смерть в траншеях должна была бы стать логическим завершением такой истории, как у него. Казалось, теперь обстоятельства способствовали тому, чтобы семинарист повторил судьбу моего брата, оживив мои воспоминания о его безродном героизме. В стремлении юноши оказаться на линии фронта было что-то, что противоречило представлению о нем как о погибшей душе, которое я хотел поддерживать в себе. Теперь в его лице светилась душа человека, любовно кормившего голубей зерном и отказывавшегося признать, что они в результате превратились в невыносимых вредителей. Бесконечная трель, звучавшая в его душе, не позволяла найти в нем место для малой толики зла, которое мне было необходимо ощутить в нем, чтобы полностью забыть лицо своего брата. Поэтому, когда его настойчивость достигла крайности, способной повести молодого человека к линиям расположения вражеских войск в поисках полка, в котором находился Дрейер, мне не оставалось ничего другого, как наблюдать его уход и желать того, чтобы он умер разочарованным до того, как найдет это потерянное воинское подразделение, эту веру, которую рекрут Дрейер хранил для него в дальнем уголке их прошлого. В действительности я не мог предпринять ничего реального, чтобы продолжить разрушение души юноши, разжигая в нем ту агонию, которую я хотел видеть на челе Петро.

Иногда, говорила моя бабушка, братьев-близнецов различают по наличию или отсутствию бороды или шрама — признакам, приобретенным уже в течение жизни. Но обычно природа наделяет близнецов малозаметными врожденными отличиями, как то: родинка в каком-то интимном месте, слабое изменение цвета радужной оболочки глаза или более сильное развитие одной из рук, на что остальные смертные предпочитают смотреть как на дьявольский атрибут. Я еще ясно помню вечер моего детства, когда дедушка погрузил на мула лавочника бутыль с водкой, веревку и дубовый хлыст, при помощи которого он надеялся избавить меня от леворукости. Напрасны были все оскорбления, которыми осыпала в тот день моя бабушка своего мужа, своего зятя и всех тех, кто продолжал до конца верить в то, что симметрия представляет собой единственный достойный христианина способ идти по жизни. Моя мать угасла за несколько лет до этого в результате ярости гневного атамана, который слепо верил, что жестокость его руки и спиртное могут исправить любою ошибку, любое нарушение того, что он считал определенным Богом порядком вещей. Мне неизвестно, до какой степени дед считал достигнутым преодоление моей склонности делать все левой рукой, но уверен, что где-то в темном уголке своего сознания он всегда хранил знание того, что природа в конце концов навяжет различия между внуками. Со временем я и сам пришел к мысли о том, что его страхи, его нелюбовь ко мне и предпочтение, которое он всегда отдавал моему брату, были до определенной степени обоснованны. Леворукость, нарушающая общий порядок вещей, оказалась дьявольским подарком, при помощи которого мне удалось убить своего брата и затем выдержать иронию наблюдения за своим старением, неизбежными изменениями своей собственной природы на лице, которое с точностью фиксирует их и хитроумно воплощает все самое отвратительное, что в нем есть.