Тень Эдгара По

Вспомнились предостережения мадам Фуше об опасных районах Парижа. «В этом городе есть мужчины и женщины, готовые обчистить вас до нитки и сбросить прямо в Сену», — вот как выразилась мадам Фуше. Я же знал, что именно среди таких головорезов революционеры набирали себе солдат в марте 1848 года; именно такие молодчики свергли Луи Филиппа и учредили Республику от имени народа. Кучер фиакра рассказывал, что во время бунта он видел одного из таких негодяев. Окруженный жандармами, взятый на мушку, он завопил: «Je suis bien vengé!»[12] — и извлек из карманов штук пятнадцать-шестнадцать человечьих языков. Языки полетели в воздух и стали шлепаться на головные уборы жандармов, а один язык угодил прямо в рот жандарму, поскольку от мерзкого зрелища у него буквально отвисла челюсть.

Правда, я находился в заповедной роскоши не запятнанных преступлениями садов Версаля, а не в одном из этих ужасных районов, где людям отрезают языки. И однако, я был совершенно уверен: каждый мой шаг фиксируется. За живыми изгородями и скульптурами то и дело мелькали чьи-то лица. Я миновал ряд статуй, ваз и фонтанов и оказался в тупике. Что же открылось моему взору? Среди плеска и блеска воды, среди нагромождения дельфинов и морских чудищ, высился бог полдня. Насколько безопаснее было бы в дворцовых анфиладах, в окружении многочисленных посетителей и бдительных охранников! Здесь же, под безмятежным взглядом языческого божества, передо мной вырос некто и схватил меня за руку.

Далее в моей памяти идет провал. Я очнулся в разбитом экипаже, сотрясающемся на столь же разбитой дороге. Прямо напротив меня маячило лицо, ставшее последним визуальным образом перед потерей сознания в версальском саду; лицо мясистое и мрачное. Оно как бы застыло в гримасе отвращения ко всему и вся. Это самое лицо мелькало в залах дворца. Значит, не напрасно я подозревал слежку! Я облизнул зубы и десны и с облегчением обнаружил, что он все еще на месте, — я говорю о своем языке.

О чем я думал, бросаясь к двери экипажа (и думал ли вообще), — этого я не помню.

Итак, я выпрыгнул, упал на каменистую дорогу и с трудом поднялся на колени. На меня надвигался другой экипаж. Кучер умудрился проехать между мной и тем экипажем, в котором меня везли.

— Осторожнее надо быть! — проворчал кучер. Образ его свелся для меня к двум рядам крупных желтых зубов, низко надвинутой шляпе и раздутой, как парус, пелерине. Из окна высунулась длинномордая собака и облаяла меня.

Вокруг простирались поля без признаков человеческого присутствия.

Мой похититель выпрыгнул из экипажа и стал надвигаться с проворством, неестественным для человека столь громоздкого. В следующее мгновение на мою голову обрушился тяжеленный кулак.

Руки мне связали за спиной. Я судорожно оглядывался по сторонам — точнее, смотрел вверх. Ибо оказался в довольно широкой канаве на глубине примерно двадцати футов. Стены, что высились надо мной, ничем не напоминали пряничную парижскую застройку. Я словно попал в другой мир, я тонул в зловещей тишине, какая бывает, наверное, лишь в самых отдаленных, самых диких пустынях.

— Куда вы меня притащили? Я требую ответа! — кричал я, даром что видел — отвечать некому.

И вдруг раздался шепот на французском языке. Я как мог выворачивал шею, но говоривший все равно оставался за пределами поля моего зрения. Впрочем, сзади на меня падала его тень. Я решил, что говорит мой похититель.

— Где мы находимся? Отвечай, подлец! — бушевал я.

Человек ничем не выдал, что слышит или понимает мои слова. Он стоял недвижно, будто ждал чего-то. Лишь когда тот самый подлец, к которому я обращался в бессильном гневе, возник с противоположной стороны, я понял, что тень принадлежит кому-то другому.

Наконец тень шевельнулась, обошла меня и остановилась перед моим лицом. И я увидел, что женский род, употребленный мной по отношению к тени, вполне относится и к ее источнику.

Ибо передо мной стояла женщина.

На ней был свежий, без единого пятнышка белый чепец и простенькое платье, какие нередки в садах и парках Парижа. Женщина наклонилась надо мной как бы с целью защитить. Взгляд ее проник мне в душу. Глаза были так глубоко посажены, что казались закрепленными на изнаночной стороне затылка. Что касается возраста, я бы назвал ее почти ребенком.

— Хватит вопить.

— Кто вы? — прошептал я охрипшим голосом.

— Бонжур, — сказала девушка, отвернулась и пошла прочь.

Я ответил на приветствие, хотя считал бессмысленным любое проявление учтивости в данных обстоятельствах.

— Болван, — констатировал мужчина с мясистым лицом — впрочем, так, чтобы девушка не слышала, будто она могла высмеять его за мою оплошность. — Ее так зовут — Бонжур!

— Бонжур? — повторил я. И вдруг понял, что уже видел эту девушку, причем и в первый раз мне тоже угрожала опасность. — Кафе «Бельж»! Вы там были с корзиной цветов! Зачем вы там были?