Тень фараона

У меня не было официального титула, я был для этого слишком незначителен, а мой неофициальный титул, «тень принца», был мне присвоен, когда мне поручили выполнять мою работу. И кто-то – возможно, один из бывших жрецов Амона – довольно удачно пошутил, что если я его тень, то принц не может быть ничем иным, как моим светом, и эти прозвища так и остались за нами.

Я ничуть не возражал против того, чтобы быть тенью принца. На самом деле он всегда казался мне светом. Я не знал никого более чистого, талантливого и доброго, чем он, не считая его отца, хотя фараон не в счет, потому что он сын бога Атона. Тут был худым беззащитным подростком, таким живым, что с ним не могли сравниться шесть принцесс, вместе взятые. Пока он наблюдал, как приземляются прекрасные птицы на фоне сверкающего божественного диска, клонящегося к закату, я смотрел только на него.

Лишь через час мне удалось добрести до мрачного закутка в помещении, которое я делил с другими слугами, и свалиться лицом вниз на чистую циновку, чтобы отдохнуть, хотя боль в израненной спине мешала мне уснуть.

Я смотрел на голые стены, выкрашенные смесью соды с охрой, какую обычно применяли в скромных жилищах.

Мы жили в одном из многочисленных зданий, пристроенных к высокой стене, окружавшей сад, в центре которого возвышался Большой дворец, соединенный мостом с Царской резиденцией. Наши каморки были достаточно просторны по сравнению с какой-нибудь бедной хижиной в глухой деревне, но во дворце даже скоту отводилось больше места, чем слугам.

Однако это меня не волновало. Время от времени, помимо моей воли, меня посещали неподобающие мысли, и я задавался вопросом, откуда во мне этот бунтарский дух, который, к счастью, пока не выходил за пределы моих размышлений.

Мне выпал тяжелый день. Я вспомнил о позорном наказании, которое проводилось не в каком-нибудь великолепном зале, а в темном, скрытом от посторонних глаз. Разумеется, из страха перед фараоном! В качестве единственной уступки официальной вере кто-то притащил туда маленький алтарь богини Маат.

Меня не слишком занимало, перед кем из богов меня будут судить, и Маат была вне всяких подозрений, но в глубине души я молился Атону, ибо он воплощал в себе все добродетели, которыми обладали члены царской семьи, чем я не мог не восхищаться.

С другой стороны, невзирая на свое ближайшее окружение, я должен был продемонстрировать уважение к Амону, так как его жрецы вновь обрели влияние после долгой опалы, которой подверг их фараон, узнав о заговоре против него. Во время одного из редких приступов гнева, которые мне приходилось наблюдать, Эхнатон приказал стереть все имена Амона из хроник и с изваяний, а вместо них поставить имя Атона. Он никогда не отдал бы этого приказа просто так, ибо на свете не было правителя более терпимого, более великодушного, идущего по стопам своего отца, великого Аменхотепа III. Причина его решения была мне неизвестна, но в итоге оно нарушило равновесие триады богов, отдав преимущество Атону. Фараон приказал построить новую столицу вдали от Фив с их вездесущим культом Амона; он задыхался среди огромных храмов, которые охраняли гигантские изваяния сумрачного бога. Сам фараон появился на свет в таком же храме на западном берегу, в Мальгатте[3], в окружении садов и зверей, и по его подобию выстроил себе в новом городе резиденцию на вершине холма, склоны которого, террасами спускавшиеся к Священной реке, были превращены в сказочные сады.

То были счастливые годы, и даже теперь их можно было назвать счастливыми, хотя болезнь фараона, скрываемая от народа, но не составлявшая тайны для имевших счастье его лицезреть, сулила тяжкие времена.

Я улыбнулся, вспомнив о Туте. Я не мог рассказать ему о постоянном присутствии прежних жрецов Амона во дворце из опасения, что он немедленно пожалуется отцу. Моя улыбка стала еще шире. Как случилось, что я, безвестный сирота, недавно отнятый от груди, оказался во дворце, где меня вырастили и выучили (в соответствии со строжайшими правилами древнего этикета) для службы при царском дворе, и сам сын фараона избрал меня своей тенью, своим другом и товарищем по играм, по изучению наук и приключениям? Мог ли я мечтать о том, что сын живого бога полюбит меня, хотя я был семью годами старше?

Я вспомнил время, когда был простым слугой и меня учили с помощью пинков и наказаний, криков и ругательств. Я почитал свирепых, мстительных богов, обещавших суровый суд над душой – если мое сердце окажется тяжелее пера Маат, меня пожрет Анубис, и впоследствии я возрожусь в облике какой-нибудь гнусной темной твари.

Как мог я не поклоняться богу красоты, любви и прощения, живым воплощением которого был фараон, с легкостью даривший свою отеческую любовь слуге, внушая к себе беззаветную любовь, позволяя, чтобы Тут любил меня, как брата?