Тень Галена

Проведя пару дней на вилле Галена, я смог, наконец, подробно рассмотреть все богатое и со вкусом отделанное убранство его загородного поместья. Красивые, пестрые мозаики украшали пол и стены. Множество скульптур, выполненных в стиле работ Мирона[5] и Праксителя – некоторые наверняка подлинные – украшали атриум и во множестве стояли в перистиле. Правдоподобие складок, изгибов и черт, казалось, способны были передать саму душу тех людей и животных, которых ваяли великие скульпторы древности. Внутри галереи комнат я заметил и множество картин. Не являясь знатоком по части живописи, я все же узнал некоторые работы Протогена, Зевксида и Апеллеса. Я слышал, что Зевксид однажды нарисовал виноград так правдоподобно, что обманутые птицы слетались клевать его. А рожденный на острове Кос Апеллес практиковал весьма интересную технику – энкаустику[6]. Плавя краски и цвета ему удавалось сделать цвета невероятно сочными. Уверен, большинство из произведений знаменитых мастеров достались Галену от богатых патрициев.

К стыду своему должен признаться, что хотя я совершенно позабыл, какие именно работы выставил Гален –– наибольшее впечатление на меня произвело совсем иное произведение искусства. Да, несмотря на много прошедших десятилетий я все еще готов назвать это не иначе, чем искусством, ведь насколько радует душу и разум гений художника или поэта – настолько же радовали плоть изобретения этого знатока сладострастных роскошеств. Я говорю, конечно, про Гая Сергия Орату. Первым из всех римлян начавший разводить устриц, хозяйства для разведения которых теперь устилали всю береговую линию залива в Кампании, этот богатый отпрыск знатной семьи не ограничил фантазию торговлей, проявив себя и как умелый инженер.

Вилла Галена подарила мне знакомство с настоящей магией одного из его произведений. С потолка комнаты для мытья, устроенной прямо при домашних термах, на меня щедро лилась горячая вода. Через множество крохотных отверстий в потолке на меня обрушивались тонкие, теплые струи нагретой воды, щекотавшие кожу и дарившие невероятные ощущения, словно я попал под горячий ливень. Проведя в этой комнате, которую Гален называл душевой, едва ли не полчаса, я вышел, вероятно, с таким изумлением на лице, что врач еще долго хохотал над моей неопытностью и неискушенностью. Всю свою дальнейшую жизнь я мечтал вновь постоять в таком горячем душе, но мне это так и не удалось – то не было подходящей для такой конструкции комнаты в имеющемся жилище, то не хватало денег – удовольствие не было дешевым. Как бы то ни было, воспоминания о потоках горячей воды еще долго потом согревали меня холодными, тяжелыми ночами, проведенными в глубинах варварских земель.

Следующим номером насыщенной программы наших дней в Кампании Гален обещал показать настоящее чудо – виртуоза гидравлоса. Образец этого музыкального инструмента, вывезенный, по слухам, из самой Александрии, где над ним работал ученик самого Герона, стоял в одном из залов просторной виллы врача. Столь роскошный дар достался Галену от одного весьма знатного пациента из патрициев, чье пошатнувшееся здоровье испытало возрождение после упорных стараний моего учителя, склонного браться даже за безнадежные случаи. Не желая обидеть Галена денежной суммой, многие исцеленные богачи одаривали его уникальными вещами или оставляли наследство, как это бывает и у защитников в суде, брать деньги напрямую которым сурово запрещает римский закон.

В зал вошел музыкант – немолодой мужчина с необычными глазами. По взгляду его казалось, словно он пребывает здесь, с нами, но одновременно и где-то еще. Возможно, в том загадочном мире, где творческие люди черпают свое вдохновение. Гален нанял его и музыкант приехал к нам из Неаполя. Элегантным жестом призвав аудиторию к тишине, он мягко уселся перед инструментом. Мы затихли, ожидая услышать первые звуки.

То, что произошло дальше, я не могу назвать иначе, чем колдовством. Начавшись словно бы издалека, мелодия набрала высоту, становилась все объемнее и вот, уже, казалось, поглотила весь зал. Гуляя под украшенными мозаиками сводами, она на миг замирала, чтобы мгновением позже продолжить свой рост, целиком захватывая все чувства.

Вряд ли возможно в точности выразить все, что я тогда ощутил. По моей спине поползли мурашки восторга, руки увлажнились, а в глазах стояли слезы. Руки музыканта порхали по клавишам с невероятной скоростью, извлекая из магического инструмента столь обширную палитру гармоний, что могучий поток ее звуков вертел мою душу, как морской шторм тростниковую лодку зазевавшегося египетского рыбака. В трепете я ощутил, как к горлу подступил комок. Мне казалось, будто великолепная мелодия звучит где-то внутри меня самого. Вытягивая из памяти воспоминания, будто драгоценные камни из шкатулки слоновой кости, которую я видел в атриуме Галена, мелодия миг за мигом погружала меня в воспоминания.