Тень Галена

Приехала и Аррия – оказалось, что все два года они с Галеном вели живейшую переписку. Кажется, затухший было роман их вспыхивал с новой силой. Я еще как-нибудь поведаю, на какие романтичные безумства оказался способен Гален – вот уж не предполагал я в нем подобной прыти сердца. Хотя о глубине его неравнодушия к Аррии мне, право же, стоило бы догадаться еще в тот день, когда Гален выложил тридцать тысяч сестерциев за редкую фигурку янтарного грифона, чтобы поразить возлюбленную то ли своим вкусом, то ли своей щедростью, то ли всем одновременно.

Аррия стояла рядом с Галеном. Красивая – к тридцати четырём годам время сделало ее черты лишь тоньше и благороднее. Но красота сенаторской дочери, как мне всегда казалось, была какой-то подчеркнуто холодной, неотразимой столь же, сколь и недоступной. А когда эта женщина начинала говорить и рассуждать о материях в тональности и слоге, какие счел бы достойными сам Сократ – легкое беспокойство не отпускало всех, кто становился свидетелем бесед с ее участием. Поспорив с умом, каким разила Аррия, легко было потерять собственное достоинство. Гален же, по-видимому, получал в их риторических сражениях истинное наслаждение. Уверен, ее ум цеплял его куда сильнее внешнего лоска, а сам роман их, не ведущий ни к созданию семьи, ни к сколько-нибудь долгому разрыву, не находил в моем опыте аналогичных примеров. Даже в вопросах любви Гален все устроил по-своему, ни на кого не равняясь и никому не подражая.

Здесь же были и два других, по-своему близких Галену человека – Главкон и Эпиген. Я слышал, что в Риме он нередко брал их к постели больных. Мне, впрочем, всегда казалось, что интерес их к медицине носит характер скорее праздного любопытства, чем искреннего желания научиться врачевать недуги. Почти все врачи, каких я знал, были греками, а не италиками. Однако же, среди патрициев и всадников интерес к анатомии и философствованию вокруг здоровья все еще был высок, хотя последнее время и сменился дискуссиями военными. В сотнях богато украшенных триклиниев не смолкали дебаты благородных мужей, до хрипоты спорящих, как лучше вести в бой легионы, разбивая несметные полчища варваров.

Еще несколько присутствующих были представлены мне восходящими на свой политический олимп магистратами, но были мне совершенно незнакомы и не оставили в памяти сколько-нибудь глубоких следов. Гален любил и умел заводить полезные знакомства намного лучше, чем любой, кого я знал – не в последнюю очередь всесторонний успех был частым его спутником ввиду именно этого, весьма важного для наших времен свойства.

Пара человек, подтверждавших свое прибытие письменно, так и не приехали – Гален сетовал на их небрежность, а Эвдем процитировал забавные, но бьющие прямо в сердце всякому, кого жизнь уже лишила идеализма юности строки:

Дружба имя свое хранит, покуда полезна

Камешек так по доске ходит туда и сюда

Если Фортуна за нас – мы видим, друзья, ваши лица

Если изменит судьба – гнусно бежите вы прочь

В следующие дни мы побывали в Неаполе. Древний город, одним лишь каламбуром истории сохранивший название, какое с греческого можно было бы перевести не иначе, чем «новый полис» – Неаполь славился множеством развлечений для тех, кого радуют не плотские утехи, но упражнения искушенного ума. Постановка в амфитеатре – какая-то ловкая вариация, поставленная по мотивам комедий Аристофана и Сатирикону Петрония – изрядно всех развеселила. Особенно запомнилась мне роль одного юноши, складно, да так что все хохотали, критикующего вороватость чиновников и бесконечные заламывания цен, особенно участившиеся в последние годы. С начала парфянской войны казна империи издавала треск, который мог расслышать всякий, понимающий в таких вопросах. Римские монеты стремительно теряли в цене.

«Да в те ведь поры и хлеб не дороже грязи был. Купишь его на асс – вдвоем не съесть, а что теперь? – меньше бычьего глаза! Нет, нет – с каждым годом все хуже. Город наш, словно хвост телячий, назад растет. Да и кто виноват, что у нас эдил трехгрошовый, которому асс дороже наших жизней? Он втихомолку над нами посмеивается, а сам в день получает больше, чем иной по отцовскому завещанию».