Тень Галена

Анций не производил такого же впечатления, какие оказывают на случайного путника Рим, Александрия или даже Пергам. Богатый курорт, лишь с появлением порта при Нероне он ожил и забурлил, вклиниваясь в разветвленную сеть торговых путей империи. Повсюду сновали моряки, сошедшие на берег с пришвартованных тут же многочисленных судов. Кораблей здесь было так много, что казалось – перепрыгивая с борта на борт, не погружаясь в воду – можно было бы пересечь всю бухту. Голодные до вина и женщин, моряки спешили в местные лупанарии и таверны, чтобы утолить обостренные воздержанием страсти. Многие из них, вернувшиеся после месяца в море, уже к утру спустят все заработанное на шлюх и игры в кости, так что, едва проспавшись, с первым же навархом вынуждены будут вновь уйти в плаванье.

Грузчики толкались и грубо ругались, перенося тяжеленные амфоры с оливковым маслом, такие широкие, что в них влез бы, должно быть, даже взрослый человек. Пробираясь сквозь толпу, я искал хоть что-нибудь похожее на коллегию судебных защитников, о которой в своем письме мне давал туманный намек Луций. Иных зацепок у меня не было и вовсе.

У таверны «Свиной пятак» я едва не попал в драку – двое пьяных мужчин, о роде деятельности которых приходилось лишь догадываться, жестко схлестнулись и один из них даже выхватил невесть откуда взявшийся меч, совершенно точно не являясь солдатом. К счастью, я успел убраться – к месту неожиданного сражения уже бежали трое крепких стражников порта, а тому, что владел мечом, вероятно, грозило совсем скоро оказаться под судом – ношение оружия с незапамятных времен было незаконным, оставаясь привилегией лишь для солдат и вигилов – ночных стражей, служивших, по совместительству, пожарными.

Ближе к восточной окраине порта мои поиски, наконец, увенчались успехом. Выше основной линии построек, накренившись вперед стояло старое, но еще прочное здание, на крупной деревянной табличке при котором значилось название «Повязка Юстиции». Вероятно, имелась в виду повязка на глазах богини, должная подчеркнуть слепоту римского правосудия к различиям между людьми и воздание каждому лишь по праву и заслуге. Уверен, однако, что окружающие подвыпившие моряки, видя это нелепое название, многозначительно улыбались, думая о совсем иных повязках на теле богини, стройное бронзовое изваяние которой стояло здесь же, у входа, на мраморном, надтреснутом постаменте.

Как бы то ни было, брата я внутри не нашел, но любезный пожилой привратник подсказал мне, где проживает Гней Гельвий Транквилл со своей женой и родившейся в прошлом году дочерью. Запомнив указанный мне путь, я поспешил отыскать брата.

Всего через четверть часа, в недорогом районе Анция, откуда не было видно ни моря, ни сколько-нибудь интересных пейзажей, я остановился у небольшой, трехэтажной инсулы. Поднявшись, как мне посоветовали игравшие внизу в кости старики, на второй этаж, я постучал в деревянную, несколько обветшалую дверь. Звуки оказались громче, чем я ожидал – одна из скоб была плохо закреплена и стучала по стене, издавая противный, металлический гул. Внутри раздался плач младенца – должно быть, я ненароком разбудил его дочку. Следом зашаркали суетливые шаги.

Мгновением позже передо мной предстал Гней. В свои тридцать пять он уже начинал лысеть, становиться обладателем небольшого пуза, но в остальном был все таким же – ироничным, сочиняющим небылицы и обожающим преувеличивать собственные достижения защитником, не снискавшим высот своей профессии. Несмотря на ту внешнюю простоту и некоторую неустроенность быта его небольшой семьи – внутри меня окружила атмосфера совершенного уюта, какую крайне редко доводилось чувствовать в домах куда более богатых. Все здесь было настоящим, искренним и, пусть недорогим, как-то по особенному родным, расслабляющим душу и разум. Наверное, после тяжелого дня, полного тревог, а быть может и неудач, именно в такой дом хотелось возвращаться, предпочитая его и тщеславию мраморных портиков и величественным аркам патрицианских домов. Окружающая же роскошь, как я нередко замечал, скорее лишь усиливает страдания от постигающих неудач.

Да, Гней никогда не стал бы жить на Эсквилине. Любитель выдумок и небылиц о несуществующих победах – мой брат был чужд настоящей спеси и алчности. Его безобидное хвастовство было лишено желчи и зависти.

Хлопотавшая по дому жена – молодая еще девушка лет двадцати четырёх – отменно готовила пироги. Дочь обедневшего торговца, уже прежде разведенная – Гней взял ее в жены почти без приданого и, кажется, искренне любил. К вечеру, насытившийся как сдобными деликатесами, так и куда менее съедобными историями Гнея о громких победах в суде, я позвал брата прогуляться. Едва мы отошли на пару стадиев, под ветвями деревьев в парке я вручил ему запоздалый свадебный подарок – сто пятьдесят звонких ауреев, упакованных в крепкий, но неприметный кожаный мешочек.