Тень Голема

Бэкон отпустил растерявшегося от его напора Шербурна. Подойдя к столу, он взял перо, размашисто написал несколько строк на листе гербовой бумаги и передал молодому человеку.

– Завтра вызовешь ко мне наших новых друзей для получения инструкций. И пусть на этот раз обойдутся без своего шутовства. Как истинный ученый, я ненавижу шарлатанов, изображающих из себя библейских саддукеев[18], наделенных знаниями древних. Пусть приберегут это для русского царя.

Глава 7

К началу второй стражи[19] в Кремле на Патриаршем дворе от лиц духовного звания было не протолкнуться. Суетливо сновали по двору алтарники[20] и рясофоры[21]. Собравшись небольшими группами, степенно вели между собой беседы иереи рангом постарше. В окружении свиты, величаво, не глядя по сторонам, шествовали в патриаршие покои пресвитеры и архиереи, наделенные высшей духовной властью в государстве.

Ворота, лязгая железными засовами, с пронзительным скрипом распахнулись настежь, ударившись тяжелыми створками о мощные опорные столбы. Два дворцовых охранника, вооруженных короткими бердышами, завели во двор полудохлую клячу, едва перебиравшую сточенными от старости копытами. На худом лошадином крупе задом наперед сидел седой как лунь старик, с трудом державшийся за складки кожи несчастного животного. Старик с горечью взирал на двух мужчин, привязанных к лошадиному хвосту, и осенял их крестным знаменем. За странной кавалькадой, пользуясь попустительством охраны, гуртом бежали галдящие дети, забрасывая всю троицу комьями грязи.

Так начинался церковный Собор, созванный, по мнению сведущих лиц, исключительно для суда над почитаемым в народе архимандритом Троице-Сергиевой лавры Дионисием Зобниновским и двумя его ближайшими помощниками. Загадочной оставалась лишь причина расправы над безобидными монахами, потому что в предполагаемую ересь преподобного никто в Москве не верил.

В патриаршей престольной за широким столом, покрытым сиреневым алтабасом[22], расшитым золотой волоченой нитью, сидел местоблюститель Патриаршего престола митрополит Крутицкий Иона Архангельский. Отстраненным взглядом белесых старческих глаз взирал он на участников Собора, солидно и неспешно рассаживавшихся по лавкам, стоявшим вдоль стен. Терпеливо дождавшись тишины в престольной, он безучастно произнес сонным голосом:

– Ну что, братья мои во Христе? С миром помолясь, положим мы Собор наш открытым считать!

Услышав одобрительный гул с мест, он кряхтя поднялся с кресла и, повернувшись к иконостасу в красном углу, прочел со всем синклитом «Отче наш», после чего, громко хрустя суставами, уселся обратно.

– Все мы знаем, зачем собрались, – заметил он, между делом разматывая столбец допросных листов, – посему предлагаю лишнего не обсуждать, а сразу звать провинившихся правщиков.

И на этот раз, услышав одобрительные возгласы собравшихся пресвитеров и архиереев, Иона вяло махнул рукой двум здоровым, как платяные сундуки, архидьяконам, стоявшим у дверей. Монахи распахнули двери в переднюю и почти волоком втащили в зал трех сильно избитых мужчин в рваных подрясниках, которые и не думали сопротивляться насилию, чинимому над ними. Первым шел, едва волоча ноги, архимандрит Дионисий, за ним неотступно следовали старец Арсений и священник Иоанн.

Всех троих без лишних церемоний монахи жестко поставили на колени посередине зала, даже не дав им толком помолиться на иконы. В ответ на столь суровое обращение Дионисий только грустно покачал головой. Обернувшись на икону Спаса, он размашисто перекрестился и печально выговорил:

– Ты, Господи Владыко, все ведаешь; прости меня грешного, ибо я согрешил перед тобою, а не они!

Иона смерил Дионисия бесчувственным взглядом и насмешливо проронил:

– Значит, признаёшь за собой грех, отче? Это хорошо! Кайся, что за беда?

– Беда? Нет никакой беды! С чего ты взял это, Владыко?

Дионисий посмотрел на своих удрученных помощников и ободряюще улыбнулся.

– Господь смиряет меня по делам моим, чтобы не был я горд. Такие беды и напасти – милость Божия! Беда – если придется гореть в геенском огне; да избавит нас от сего Создатель!

Митрополит нахмурился.

– Упорствуешь, Дионисий? Ведомо ли, что обвиняешься ты в ереси, заключенной в злонамеренном искажении Святого Писания? Велел ты имя Святой Троицы в книгах марать и Духа Святого не исповедовать, яко огонь есть? Так ли сие?

– Помилуй, Владыко, – всплеснул руками Дионисий и кротким взором окинул Собор, очевидно настроенный к нему враждебно. –  В чем ересь моя? В том, что очищал церковные книги от грубых ошибок, которые вкрались от времени? Изучили мы с братьями много старых книг, и, не знаем почему, в Московском служебнике напечатано, что крестят Духом Святым и огнем, ибо нигде более такого нет! Сам евангелист Лука писал, что крестятся Духом Святым, и ничего про огонь! Да и Книга Деяний не определяет, в каком виде снисходит Дух Святой на крещающихся!

После этих слов, сказанных мягким, укоризненным голосом, синклит церковных иерархов загудел, как растревоженный улей, раздались возгласы:

– Еретик… богохульник!