Тень горы

— Но ты ведь любишь мороженое, я знаю, — сказал Викрам.

— Не настолько, чтобы посылать за ним гонца. Сиди спокойно, приятель.

— Если уж он собрался что-то достать, — прозвучал из тени голос Конкэннона, — я голосую за то и другое: за мороженое и за девчонку. За двух девчонок. И побыстрее шевели своей жопой!

— Ты его слышал, Билли? — спросил Викрам.

Он шагнул к кровати и начал стаскивать с нее Билли, но в этот миг раздался новый голос, глубокий и звучный, исходивший от распростертого на кровати тела. При звуках его Викрам замер, как под дулом пистолета.

— Викрам, — сказал этот голос, — ты ломаешь мне кайф, старик!

— О черт! О черт! О черт! Прошу прощения, Деннис, — быстро забормотал Викрам. — Я тут просто знакомлю Лина с ребятами, ну и...

— Лин, — произнес человек на постели и, открыв глаза, уставился на меня.

Глаза были на удивление светлыми, с бархатистым сиянием.

— Меня зовут Деннис. Рад познакомиться. Будьте как дома. Mi casa es su casa[7].

Я подошел и пожал вялое птичье крылышко, приподнятое навстречу мне Деннисом, а затем вернулся к изножью кровати. Деннис провожал меня взглядом. Губы его сложились в слабую доброжелательную улыбку.

— Ух ты! — сказал Викрам, становясь рядом со мной. — Деннис, дружище, рад видеть тебя вернувшимся. И как оно было на той стороне?

— Было тихо, — выдохнул Деннис, не прекращая улыбаться мне. — Очень тихо. Вплоть до недавних мгновений.

К нам присоединились Конкэннон и Навин Адэр, начинающий детектив. И все глазели на Денниса.

— Это большая честь, Лин, — сказал Викрам. — Деннис глядит на тебя.

Ненадолго установилось молчание, прерванное Конкэнноном.

— Вот ни хрена себе! — прорычал он сквозь ухмылку, скорее похожую на оскал. — Я торчу здесь уже гребаных полгода, делюсь опытом и знаниями, курю твою дурь и пью твой виски, и за все это время ты лишь дважды открыл глаза. Но стоило только Лину войти в дверь, и ты уставился на него так, будто он весь горит ярким пламенем. Ну а я-то кто, по-твоему: кусок говна ходячий?

— По всему, так прямо вылитый, — негромко заметил Винсон.

Конкэннон расхохотался. Деннис моргнул.

— Конкэннон, — прошептал он, — я люблю тебя, как доброго призрака, но ты ломаешь мне кайф.

— Прости, Деннис, дружище, — ухмыльнулся Конкэннон.

— Лин, — произнес Деннис, в то время как его голова и тело сохраняли полную неподвижность, — не сочти меня грубым, но сейчас я должен отдохнуть. Был рад тебя повидать.

Он повернул голову на один градус в сторону Викрама.

— Викрам, — пробормотал он все тем же густым рокочущим басом, — будь добр, кончай эту суету. Ты ломаешь мне кайф, приятель. Сделай одолжение, заткнись.

— Конечно, Деннис. Извини.

— Билли Бхасу? — тихо позвал Деннис.

— Я тут, Деннис.

— К черту мороженое.

— К черту мороженое, Деннис?

— К черту мороженое. Никто не получит мороженого. Только не сегодня.

— Как скажешь, Деннис.

— Значит, с мороженым все ясно?

— Да: к черту мороженое, Деннис.

— И я не хочу слышать слово «мороженое» как минимум в ближайшие три месяца.

— Как скажешь, Деннис.

— Вот и ладно. А теперь, Джамал, набей мне еще один чиллум. Побольше и позабористей. Гигантский, легендарный чиллум. Это будет как акт милосердия, почти наравне с чудом. Всем пока — и здесь, и там.

Деннис сложил на груди руки, закрыл глаза и вернулся к своему отдыху: застывший как мертвец, при пяти слабых вдохах в минуту.

Никто не шевелился и не подавал голоса. Джамал со всей возможной оперативностью занялся приготовлением легендарного чиллума. Все прочие смотрели на Денниса. Я дернул Викрама за рубашку.

— Давай-ка выйдем, — сказал я и потянул его прочь из комнаты. — Всем пока — и здесь, и там.

— Эй, подождите меня! — позвал Навин, выскакивая вслед за нами из французских дверей.

На улице свежий воздух взбодрил Викрама и Навина. Шаг их ускорился, подстраиваясь под мой.

В тенистом коридоре, образуемом стенами трехэтажных домов и густыми кронами платанов, дул бриз, принося рыбный запах с близлежащего причала Сассуна.

В промежутках между деревьями на улицу прорывались лучи солнца. Попадая в очередное пятно слепящего жара, я чувствовал, как меня накрывает солнечный прилив, чтобы затем вновь отхлынуть под сенью листвы.

Небо было бледно-голубым, затянутым легкой дымкой — как обкатанное волнами стекло. На крышах автобусов сидели вконец обленившиеся вороны, «зайцами» перемещаясь в сторону более прохладных частей города. Крики людей, кативших ручные тележки, звучали решительно и свирепо.

Это был один из тех ясных бомбейских дней, когда жители города, мумбаиты, испытывают непреодолимое желание петь; и я услышал, как проходивший мне навстречу человек напевает ту же самую любовную песню на хинди, что в тот момент мурлыкал и я.

— Забавно, — сказал Навин. — Вы с ним оба пели одну песню.

Я улыбнулся и хотел было исполнить еще пару-другую куплетов — как у нас принято в стеклянно-голубые бомбейские деньки, — но тут Викрам вмешался с вопросом:

— Ну и как все прошло? Забрал?