Тень и Коготь

Тут Доркас вернулась, и, если доктор сказал еще что-либо, я этого не услышал. Утром, при встрече, оба мы были способны разве что улыбаться да порой, не веря собственным пальцам, касаться друг друга. Теперь, подойдя ко мне, она опустила наземь ведра с водой и принялась пожирать меня взглядом.

– Я так по тебе тосковала, – сказала она. – Без тебя мне было так одиноко…

При мысли о том, что обо мне кто-либо тосковал, я не удержался от смеха.

– Неужто тебе не хватало вот этого? – спросил я, приподняв край плаща цвета сажи.

– Смерти? Скучала ли я о Смерти? Нет, мне не хватало тебя.

С этими словами она выдернула из моей ладони полу плаща и за нее потянула к стене тюльпанных деревьев, ограждавших Зеленую Гримерку с одной стороны.

– Там, рядом с клумбами, я отыскала скамейку. Идем, посиди со мной. Уж после стольких-то дней нас могут на время оставить в покое, а принесенную воду Иолента, выйдя наружу, рано или поздно найдет – все равно вода эта для нее.

Как только мы удалились от суеты среди шатров, где жонглеры швыряли в воздух кинжалы, а акробаты – собственных детей, нас со всех сторон окружила безмятежность садов. Пожалуй, сады Обители Абсолюта – самые обширные на свете угодья, возделанные и засаженные исключительно для красоты, если не брать в расчет тех девственных лесов, что являют собою сады самого Предвечного, взращенные руками невидимых нашему глазу садовников. Миновав неширокий проем меж двух сомкнутых поверху живых изгородей, мы углубились в рощу деревьев, усыпанных гроздьями ароматных цветов, и я с тоской вспомнил цветущие сливы, мимо которых преторианцы волокли нас с Ионой, хотя деревья вокруг явно были посажены для красоты, а сливы, наверное, ради плодов. Сломив веточку с полудюжиной цветков, Доркас воткнула ее в светло-золотистые волосы.

Сад за деревьями оказался так древен, что о нем наверняка позабыли все, кроме ухаживавших за ним слуг. Резные головы, украшавшие каменную скамью, истершись, почти утратили черты лиц. Вокруг, на нескольких клумбах, среди незатейливых цветов рядами росли пахучие пряные травы – розмарин, дягиль, мята, базилик, рута. Возделываемая бессчетные годы, почва у их корней была черной, как шоколад.

Среди клумб журчал небольшой ручеек – несомненно, в нем-то Доркас и набрала воды. Исток его, вероятно, некогда был фонтаном, а ныне превратился в обычный родник. Наполняя неглубокую впадину в камне, вода переливалась через ее край и растекалась по узким, облицованным грубой каменной кладкой канавкам, орошавшим плодовые деревья. Едва мы устроились на каменной скамье, я прислонил меч к подлокотнику, а Доркас взяла меня за руку.

– Страшно мне, Севериан, – сказала она. – Такие ужасы снятся…

– С тех пор, как мы расстались?

– Все время.

– Когда мы с тобой спали бок о бок в поле, ты говорила, что тебя разбудили добрые сновидения. Очень подробные, совсем как в жизни.

– Если они и были добрыми, я их давно позабыла.

Я уже заметил, что Доркас старательно отводит взгляд от воды, льющейся из развалин фонтана.

– Каждую ночь мне снится, будто иду я по улицам, сплошь застроенным лавками. Радуюсь или, по крайней мере, довольна жизнью. Есть у меня и деньги на покупки, и длинный список вещей, которые хочется купить. Снова и снова перечисляю я все это в мыслях, и думаю, что в какой части квартала можно найти – как можно лучшего качества и при том как можно дешевле. Но постепенно, переходя из лавки в лавку, я все отчетливее сознаю: нигде мне не рады, всюду мною гнушаются, а все потому, что считают меня нечистым духом, вселившимся в тело девушки, видимое их глазам. И вот наконец вхожу я в крохотную лавчонку, а заправляют ею старик со старухой. Старик раскладывает передо мной на прилавке товар, а старуха сидит в уголке, плетет кружева. Я даже слышу негромкий шорох нитей и перестук коклюшек за спиной.

– А что ты собиралась купить? – спросил я.

– Одежду очень маленького размера, – отвечала Доркас, раздвинув перед собой изящные белые ладони от силы на полпяди. – Возможно, кукольную. Особенно мне запомнились вот такусенькие рубашки из тонкой шерсти. Наконец выбрала я одну, отдаю старику деньги и вижу: вовсе это не деньги, а комок грязи.

Плечи Доркас задрожали, и я успокаивающе обнял ее.

– Хочется закричать, что зря все вокруг плохо обо мне думают, напрасно принимают меня за нечистого духа, однако я понимаю: если так и поступлю, все, что ни скажу, люди сочтут окончательным доказательством своей правоты, и слова застревают в горле. А самое худшее – шуршание нитей за спиной в этот миг прекращается. – Тут Доркас стиснула мою свободную руку изо всех сил, словно затем, чтоб верней передать, что у нее на душе. – Знаю, кому не снилось подобного, попросту не поймут… однако это ужасно. Ужасно.

– Быть может, теперь, когда я снова рядом, с тобой, этим снам настанет конец.

– А после я просто сплю, будто проваливаюсь в непроглядную темень. И если не просыпаюсь, начинается новый сон. Я в лодке, и кто-то, отталкиваясь шестом от дна, гонит ее через призрачное, неземное озеро…