Тень и Коготь

Ночная тишь взорвалась барабанным боем, и, судя по его отзвукам, с последним ударом барабанов вокруг города поднялся лес, так как подобное эхо рождается только среди стволов огромных деревьев. На улицу величаво, торжественно вышел бритоголовый шаман – обнаженный, сплошь изукрашенный рисунчатыми письменами никогда мною прежде не виданного языка, столь выразительными, что каждый знак будто выкрикивал собственное значение во весь голос.

За шаманом колонной по одному потянулись танцовщики – сотня, а то и более, скачущие друг другу в такт, удерживая ладонь на темени идущего впереди. Лица их были подняты кверху, отчего я невольно задался вопросом (ответа на который не нахожу по сей день), не изображает ли их танец ту самую стоглазую змею, которую мы зовем кумеянкой. Вереница танцующих неторопливо огибала шамана, змеилась вдоль улицы из конца в конец и обратно и вот наконец достигла входа в тот самый дом, с которого мы наблюдали за танцем. С оглушительным грохотом рухнула наземь каменная плита, закрывавшая дверной проем, изнутри пахнуло густым ароматом смирны и роз, и…

Навстречу танцорам выступил человек. Обладай он целой сотней рук или держи в горсти собственную голову, я и тогда не был бы потрясен сильнее: лицо его оказалось знакомым мне с детства – тем самым лицом с бронзового саркофага из мавзолея, где я так часто играл еще мальчишкой. На его руках сверкали массивные золотые браслеты, богато украшенные гиацинтами и опалами, халцедонами и искристыми изумрудами. Неторопливым, размеренным шагом шел он вперед, пока не остановился в центре процессии, посреди раскачивающихся танцоров. Здесь он повернулся к нам и воздел руки к небу. Смотрел он прямо на нас, так что я сразу же понял: из всех этих сотен людей только он, он один нас и видит.

Завороженный разворачивавшимся внизу представлением, я не заметил, как Хильдегрин успел покинуть крышу, и в этот миг он, стрелой (если только сие выражение уместно, когда речь идет о человеке столь грузном и рослом) метнувшись в толпу, сгреб Апу-Пунчау в охапку.

Последовавшее далее я даже не знаю, как описать. Отчасти все это было очень похоже на небольшую драму в хижине из желтого дерева посреди Ботанических Садов, но казалось не в пример более странным – пусть лишь оттого, что та женщина, и ее брат, и их гость, дикарь, несомненно, пребывали во власти какого-то наваждения, а теперь под властью подобных чар словно бы оказались мы с Хильдегрином и Доркас. Танцовщики (в этом я уверен вполне) Хильдегрина не видели, но каким-то образом чуяли и, разразившись гневными криками в его адрес, принялись рассекать воздух взмахами палиц, утыканных заостренными каменными зубьями.

Между тем Апу-Пунчау, вне всяких сомнений, видел его – точно так же, как видел нас, сидящих на крыше, точно так же, как Исангома видел меня и Агию. Однако, сдается мне, видел он Хильдегрина совсем не таким, каким его видел я, и, вполне может быть, облик напавшего казался ему не менее странным, чем мне – истинный вид кумеянки. Хильдегрин не разжимал хватки, но одолеть его никак не мог, а Апу-Пунчау сопротивлялся что было сил, но все никак не мог высвободиться. Наконец Хильдегрин поднял взгляд и заорал, призывая меня на подмогу.

Сам не знаю, отчего я откликнулся на его зов. Разумеется, сознательно я служить Водалу и его делу более не желал. Возможно, причиной тому явилось остаточное воздействие альзабо, а может быть, попросту воспоминания о том, как Хильдегрин вез нас с Доркас через Птичье Озеро.

Расталкивая кривоногий народец, я бросился к Хильдегрину, однако, сбитый с ног ударом палицы, случайно угодившей в висок, упал на колени. Когда же я вновь поднялся, Апу-Пунчау куда-то исчез, затерялся среди скачущих, визжащих танцовщиков, а Хильдегринов сделалось двое – один сцепился со мной, другой боролся с кем-то незримым. В ярости отшвырнув первого, я поспешил на помощь второму, и…

– Севериан!

В чувство меня привел холодный проливной дождь, хлещущий в запрокинутое кверху лицо огромными каплями, жалящими, будто градины. Над пампой разнесся раскат грома. На миг мне почудилось, будто я ослеп, но тут вспышка молнии, разогнав темноту, осветила клонящуюся под порывами ветра траву и груды обломков камня.

– Севериан!

Голос принадлежал Доркас. Приподнявшись и опершись ладонью о землю, я нащупал в осклизлой грязи что-то матерчатое, схватил находку и дернул ее к себе. Находка оказалась длинной, узкой полосой шелка с кисточками на концах.

– Севериан!

В крике Доркас слышался ужас.

– Я здесь! – отозвался я. – Здесь, внизу!