Тень якудзы

Бритый ржать перестал, вытер выступившие слезы и уставился на Витька, как Иван-царевич на говорящую лягушку.

— И откуда ж ты такой свалился, а?

Витек набычился и отвернулся.

— Да ладно тебе, братуха, не прими в ущерб, — примирительным тоном сказал бритый. — Просто прикол ты отмочил — хоть стой, хоть падай. Ты хоть поясни — мент, что тебя сюда приволок, правду сказал или обратно порожняк прогнал?

— Насчет чего? — глухо спросил Витек.

— Насчет тебя. Что ты четырех хачей вглухую замочил.

Витек откинулся на собственную свернутую комом куртку и зажмурился. Значит, все правда. Значит, это был не сон, а просто короткое замыкание мозгов.

Все помнилось очень смутно, будто и правда все происходило во сне. Ибрагим пытается вырвать сумку, собственная рука с револьвером — полуреально, как в китайском привокзальном игровом автомате со стрелялкой — вроде бы и сам все делаешь, а вроде — кто-то другой, к тебе отношения совсем не имеющий. Потом листва и контуры распростертых на ней тел, из-под которых красными медленными лужами расплывается кровь, расколотый затылок Саида… И красота неземная вокруг, и восторг безумный от этой красоты, и чей-то голос в голове, и обрушившаяся после темнота, в которой не было ничего, кроме этого голоса, декламирующего до слез прекрасные стихи, которые теперь, как ни силься, уже не вспомнишь…

— Правда, — сказал Витек.

— Ну, ты даешь! — восхитился бритый. — Достали небось круто, а?

— Долг навесили, сестру украли, — механически ответил Витек.

— Не, ну ты в натуре пацан духовитый, — не успокаивался бритый. — Тебя как звать?

— Витек.

— Уважаю. А я Афанасий. Чего смотришь? Родители так назвали. И не из-за пива — пива тогда такого не было, а в честь путешественника Афанасия Никитина. Не промахнулись родители, — хмыкнул Афанасий. — Так вот до сих пор по лагерям и путешествую. Да… Дык это, я чо говорю. Ты теперь, главное, не минжуйся. Тебя под такую статью, небось, на пожизненное на остров Огненный определят. Там тебя родня тех хачей, скорей всего, не достанет. А вот если куда в другую зону — тогда хреново. Как пить дать вычислят. И тогда, как говорится у классиков, перо в бок и мясо в речку.

Витьку говорить не хотелось. Он лежал, закрыв глаза, и рассматривал темноту. Но не было того голоса в этой темноте. Был лишь голос бритого Афанасия, назойливо жужжащий в ушах.

— Конечно, от братвы тебе всегда и везде уважение будет. Как ни разложи, на беспредел ты достойный ответ дал. Тем более, говорят, что по сто пятой второй сейчас вышку отменили.

Витек открыл глаза.

— Сто пятая вторая — это что?

— Статья УК, — оживился Афанасий. — Убийство с отягчающими. От восьми до двадцати. Или пожизненное. Или вышак. Твоя статья то есть.

— То есть мне здесь минимум восемь лет сидеть? — медленно спросил Витек.

— Почему здесь? Здесь так, что-то типа предбанника. Щас они там со статьей по-быстрому определятся и на тюрьму тебя повезут. Хотя, чего там особо определяться — и так все ясно. В тюрьме в одиночке с полгодика попаришься под следствием — и в зону.

— Или к стенке.

— Или так, — кивнул бритой головой Афанасий. — Но это — вряд ли. У нас менты нынче на Запад равняются, а там мочить нашего брата не положено. Там зэков воспитывать полагается. Это скорее черные в хате на тюрьме или на этапе тебя грохнуть попытаются. Так что не зевай, братуха.

Витек молча приподнялся с кровати, свесил ноги, подождал, пока перестанут кружиться перед глазами грязно-желто-коричневые плитки пола, потом встал и направился к кранику, торчащему из стены над дыркой в полу.

— Отлежался бы малешко, — неуверенно сказал Афанасий.

Витек не ответил. Он открыл краник и подставил голову под струю ледяной воды.

Постепенно кожа затылка от холода потеряла чувствительность — только неснятые швы слегка саднили — но и в голове, и в остальном организме стал намечаться порядок. Дырка параши перестала плавать перед глазами туда-сюда, боль в теле притупилась и ушла на второй план. На первом плане осталась одна-единственная мысль.

Маленькая дверца, врезанная в большую металлическую дверь камеры, опустилась вниз.

— Хорош купаться, — строго сказала голова в фуражке, обозначившаяся в проеме дверцы. Под фуражкой имелся довольно крупный нос сизоватой расцветки. — На выход.

— С вещами? — со своих нар поинтересовался тезка великого путешественника.

— Было б с вещами — я б сказал, — огрызнулась голова, открывая большую дверь. — Руки за спину.

Витек закрыл кран, мотнул головой, отряхивая воду с волос, и чуть не упал. Предательский пол снова качнулся в сторону на манер палубы тонущего корабля.

— Давай, давай, пошевеливайся.

Голове было на Витька наплевать, у нее с полом проблем не было. У нее были проблемы после вчерашнего, судя по мутным глазам и характерному амбре, разносящемуся по камере из-под фуражки. Принадлежала голова сержанту субтильного телосложения с замашками средневекового вивисектора маркиза де Сада. Он ловко заломил руки Витька за спину и, туго защелкнув наручники, довольно жестко воткнул ему между лопаток конец резиновой дубинки.

— Вперед!