Тень императора

— Что «ну»? — удивился Лопухин. — Тебе нужен был я, ты действовал через Колю, так?

— Так.

— Вот непонятливый, — откровенно ухмыльнулся Лопухин. — Ну, а когда мне понадобилось тебя отыскать, у меня ведь была только одна возможность — позвонить тому же Коле. Теперь понятно?

В самом деле, проще простого.

— Ну, а слежка? Почему ты сказал, что на Савеловском она хорошо заметна?

— Так ведь я в Москве уже почти три недели, многое изучил.

— Кому надо за тобой следить-то? — съязвил Корсаков.

— Рыбакову, а может, и еще кому, — без колебаний ответил Лопухин. — У нас говорят, что для Рыбакова убить человека — пара пустяков. Но, это — у нас, а тут — Москва, проблем больше. Значит, надо меня куда-то увезти, верно?

— Верно, — согласился Корсаков. Действительно, ответы оказались простыми и понятными. Все вставало на свои места. — А до этой… Терезы… у тебя такие проблемы бывали? Ну, я имею в виду, что за тобой кто-нибудь следил, преследовал…

— Да нет, конечно, — засмеялся Лопухин. — Что я — хранитель кода да Винчи, что ли?

Корсаков невольно усмехнулся в ответ, но нить беседы не упускал:

— А кто ты, Петр Лопухин?

— Учитель провинциальной школы. Тебя такой ответ не устраивает?

— Так ведь я не следователь, я журналист. Любой твой ответ меня устраивает. Я ведь его еще буду осмысливать, сопоставлять с другими ответами, со словами других людей, с какими-то документами, может быть, воспоминаниями.

— Ты что-то стараешься у меня выведать и в то же время что-то скрыть. Еще раз тебе говорю: тайн никаких я не храню, к секретам допущен не был. Я ведь даже в армии не служил, дали освобождение как учителю. Мужиков-то в школах мало, нас беречь надо.

Корсаков вдруг подумал, что сейчас от точности формулировок зависит очень многое, если не все.

— Давай, как и договорились, не спеша, а?

— Давай.

— Ты мне о детстве своем рассказать можешь? Без разных там «занимательных историй», без психоаналитики, просто так.

— А что там рассказывать? Помнишь, как у Горького, «в детстве у меня не было детства»? Долгие годы, читая эти строки, я чуть не плакал, потому что мог под этими словами спокойно ставить свою подпись. Маму я почти не помню, а отец — охотник. Он в лесу проводил недели, а дома — часы. Кстати говоря, у меня даже фотографий мамы нет.

Видно было, что признание далось ему с трудом, а продолжение вообще заставляло делать паузы то и дело.

— Иногда проскальзывает какой-то… образ. Образ женщины. Большой, властной, в белом халате и очень доброй. Но лица не помню.

— А отца? — перебил Корсаков, понимая, что Лопухину трудно выбрать главное для рассказа.

— Отца помню, — кивнул Лопухин, и снова что-то было в нем неуверенное, даже, пожалуй, тревожное. — Но отец все время был в лесу, на охоте. Порой уходил на несколько дней кряду. Иногда мне казалось, что он в лесу от кого-то прячется. За мной присматривали соседи, потому что отец так и продолжал охотиться. Ну конечно, потому и жили мы хорошо, в полном достатке. Ну, к тому же и запросы у меня какие могли быть? Село, даже — поселочек в лесу. Домов двадцать, не больше.

— Ты говоришь, соседи присматривали?

— Да. Я теперь так понимаю, что тетка Марья, соседка, хотела за отца замуж выйти. У нее-то муж погиб на охоте, а она — баба молодая, охочая. Ну, это я уже сейчас так сам для себя думаю. А может, просто жалела меня, что я и без матери и, считай, без отца.

Он снова замолчал, и Корсаков понимал, что его собеседник преодолел какой-то рубеж и сейчас приступит к главному. Так и случилось.

— Тетка Марья не очень-то давала мне по соседям шляться, все дома держала, заставляла книги читать. Когда подрос, стало тянуть к другим ребятам, к играм. Вот тогда отец меня и увез в Сокольск. До Сокольска-то, почитай, километров сто. Далеко, никто не приедет.

— А кто мог бы приехать? — удивился Корсаков.

— Не знаю, — пожал плечами Лопухин. — Просто разговоров много шло по поселку…

— Каких?

— Будто отец у меня немного… того. — Петр покрутил пальцем у виска.

— Он в самом деле был… больной?

— Не знаю, — ответил Лопухин, и видно было, что говорит правду. — В поведении его не было ничего особенного. Ну, может, не пил, как другие мужики, в драки не лез. Читать очень любил.

Повисла пауза. Все, о чем говорил Лопухин, было интересно, но никак не подталкивало к ответу на вопрос: мог ли его отец быть царевичем Алексеем Романовым, чудесно спасшимся в 1918 году? И задавать такой вопрос Корсаков не решался. Невольно помог Лопухин:

— Знаешь… Отец ведь в лесу пропал. Ушел и не вернулся. Его и не нашли. У нас такое бывает. Может, в болото сорвался, может, заплутал где-нибудь на чертовой тропе. А после его смерти я в подполе отыскал металлический короб.

— Какой короб? — зашевелилась кожа на затылке у Корсакова.

— Там бумаги разные, — сказал Лопухин. — Фотографии. Много фотографий, еще какие-то бумаги. — Снова слова давались ему с трудом. — Там папа маленький, — Петр с силой потер лицо, — там папа с какими-то людьми. Наверное, со своими родителями и сестрами. Наверное, папа. Очень похож.