Тень иракского снайпера

— Меня никто об этом не спрашивал, — огрызнулся Брет. — Что же, разве я не понимал, что личность Джона немедленно станет известна, раз уж вы раскопали дело этого несчастного хозяина «детского сада для маразматиков», Маррона? Лайон просто спросил меня, писал ли я портрет Маррона, я подтвердил, и он начал говорить о том, чтобы был немедленно составлен этот ваш пресловутый список… Но что мы, собственно, разговариваем стоя? Пойдемте сядем поудобнее, чаю попьем. Или кофе?

Олег покачал головой:

— Спасибо, нет. А вот сесть поудобнее действительно не помешает.

Они устроились в закутке за ширмой, и Потемкин про себя отметил, что его ощущение мастерской было верным — все точь‑в‑точь как в Москве, у того же Телегина, скажем… И еще отметил, что тональность разговора неуловимо изменилась — Леборн стал если не доброжелательней, то мягче.

— Ну а я, с вашего позволения, выпью чаю. Предпочитаю зеленый. — И, наливая себе в большую кружку с китайским орнаментом, Леборн спросил неожиданно: — Вы знаете, что в Штатах одна из самых доходных профессий — ветеринар?

Потемкин глядел на художника, не произнося ни слова, и Леборн продолжил, отхлебнув чая:

— Ну, там много составляющих — почему это так. Но одна, очень серьезная, почему я сейчас вам об этом упоминаю, — животные не умеют разговаривать… — Леборн посмотрел на Потемкина заговорщицки. — А значит, не могут обсуждать, какое лечение им было проведено. И многие другие детали…

— Боюсь, мне трудно следить за вашей мыслью, — сказал Олег бесстрастно.

— А мысль очень простая. Там, где идут расчеты наличными, а не через медицинские страховки, там всегда большие возможности. Теперь яснее?

— Я не собираюсь ни от каких серьезных учреждений прятать информацию, полученную от вас, но бежать с ней в IRS (Федеральная служба налогов. — Ред.) тоже не собираюсь. Поэтому, Брет, я надеюсь к концу дня получить от вас список ваших клиентов. Как можно более подробный… И хватит об этом.

Олег наклонился в кресле в сторону собеседника.

— Вы мне лучше расскажите про вашего помощника… — И после короткой паузы Потемкин спросил неожиданно резко: — У вас с ним были близкие отношения?

Он глядел на художника во все глаза, но Леборн и бровью не повел.

— Нет, конечно… Раз вы изучали мое досье, или как это у вас там называется, значит, знаете, что я совсем не по этой части.

Потемкин пожал плечами:

— Я в этой области не эксперт, — тут Олег хотел добавить «к счастью», но вовремя удержался. — Поэтому, простите, я настаиваю на точном ответе. Да или нет?

— Конечно же нет…

Леборн допил свой зеленый чай, поставил черную с золотом кружку на низкий столик — весь в белесых кругах от мокрых стаканов.

— Джон — он славный парень. Талантов ему бог не дал, зато воображение у него было превосходное. Если бы он нашел вовремя применение этому воображению — ему бы цены не было. Не знаю уж где… То ли в литературе, то ли в кино… Представьте себе человека, который со ста долларами в кармане чувствует себя миллионером и начинает вести себя соответственно. Я смотрел, как он в этой ситуации разговаривает с официантами в ресторане, с шоферами такси, — вы даже не представляете, какой в нем актер погиб… Он не то чтобы вел себя надменно — напротив: вы видели очень богатого человека, который стремится быть демократичным. Я про себя с хохоту умирал, а ему хоть бы что! Поэтому для работы, которую он выполнял, он был незаменим. Посмотрели бы вы, как он свешивался с этого подиума, цепляясь за трос, — честное слово, брызги океана начинали чувствоваться! Он преображался в свой «объект». Вашего Станиславского на него не нашлось, ей‑богу. Вы все еще не хотите чаю?

Впрочем, Брет уже вошел в собственную роль и даже не дождался ответа Олега.

— Однако на каждый плюс в этом мире есть свои минусы. Парень работал, чуть не впервые в жизни у него появился стабильный заработок, да и работа не пыльная — не то что весь день штаны просиживать в каком‑то занюханном офисе, пялясь в компьютер. Все было бы хорошо — но он вообразил, что он в меня влюблен. Я, как мог, старался нивелировать ситуацию. Вы сказали вот, что вы не эксперт. Поверьте, я тоже. Если бы на его месте была женщина — у меня не было бы вопросов и сомнений, как поступить…

В студии прозвучал мелодичный перезвон колоколов, и Леборн прервался.

— Вы что, заперли дверь, когда вошли?

— Я ошибся? Простите, это у меня привычка, почти патология — не выношу, когда двери не заперты.

— Это моя дочь, Патимат, — сказал Леборн с неожиданной гордостью. — Где вы еще в этой стране найдете дочь, которая приносит отцу горячий завтрак? А она приносит. Почти каждый день. Причем я ее об этом никогда не просил.

Последние слова Леборн произнес, уже отпирая дверь.

— Добро пожаловать, милая леди!

— Хотела бы я знать, чего ты заперся? Опять какой‑нибудь интим?