Тень Каравеллы

— Видел.

— Где?

— Там, в тумбочке. Где всегда лежат.

— Я там все перерыла, — задумчиво сказала мама. — Странное дело! Где же они теперь?

Илька осторожно промолчал и потянул со спинки стула свои штаны. Чертова катушка только этого и ждала: она выскочила из единственного кармашка, пришитого к штанам где-то с левой стороны живота.

— Ой, вот она! — поспешно сказал Илька. — Я, оказывается, забыл положить обратно. Взял, чтобы ниточку оторвать, привязать хвост к змею.

— Так-так, — сказала мама. — Значит, хвост…

Илька вздохнул и полез под кровать за сандалиями. Он долго-долго искал их.

Во-первых, в нем шевельнулась совесть. Во-вторых, он думал, как быть: змей — не самолет, без ниток не запустишь.

Правда, хранился у Ильки еще моток, но нитки были тонкие. Илька боялся. Не мог он доверить нитке тридцатого номера свое сокровище, первый свой настоящий змей.

Над этим змеем он сидел три дня…

Илька боком скользнул в кухню и вытянул из-за печки свое детище. Ровные полосы черной краски на тонкой оберточной бумаге совсем высохли.

Растянутая дранками бумага туго звенела от легкого щелчка. Лохматый мочальный хвост кольцами свернулся у Илькиных ног.

Илька на вытянутых руках поднял «конверт».

— «Тигренок»…

Еще вчера Илька хотел назвать свой первый змей «Пчелой». Но когда он, устроившись на крыльце, проводил по бумаге последнюю черную полосу, что-то зажужжало рядом и больно клюнуло в ухо. Ухо не распухло, Илька успел обмакнуть его в холодную воду. Но любить пчел Илька перестал.

А сейчас вдруг само собой придумалось новое имя, ласковое такое и смелое.

Обрадованный Илька крикнул в открытую дверь:

— Мама, я погуляю! Я не хочу есть! Я пошел! — и выскочил за дверь, спасаясь от завтрака.

Он понял, что надо делать. Надо бежать к Генке, он, наверно, даст ниток. Ради такого дела, ради первого Илькиного змея, конечно, даст. А может быть, и на крышу слазит вместе с Илькой, когда увидит его «конверт» и узнает, какое у него имя.

Так Илька думал, а ноги его уже мелькали, будто спицы. Он привык думать на бегу.

И через полминуты он дернул Генкину дверь.

Дверь была заперта.

— Ге-ен! — прогудел в скважину Илька.

Сначала было молчание.

Потом Генкин голос, какой-то сиплый и заспанный, спросил:

— Чего надо?

— Гена, открой, что-то скажу, — заторопился Илька. —

Гена, у меня змей! Открой, давай запустим!

— Не мешай, — прорычал Генка из-за двери.

— Не буду, — согласился Илька. — Только дай тогда моточек. Хоть один. У меня тонкие.

— Брысь! — гаркнул Генка, и в дверь ударилось что-то твердое, кажется, ботинок.

Илька не дрогнул.

— Эх, ты! — сказал он и стал медленно спускаться с крыльца. На последней ступеньке он услышал еще несколько неприятных слов. Но уже было все равно.

Илька прошел через двор, и хвост «Тигренка» понуро волочился следом. На улице Илька секунду стоял у палисадника и думал. Потом лег на острые планки животом и раздвинул ветки. Может быть, он увидит Генку в окне. Может быть, поймет, какая муха его укусила: давно уж Генка не был таким злым.

Но вместо Генки Илька увидел собственное лицо, которое отразилось в стекле закрытого окна. А за стеклом была задернутая занавеска.

— Ну и пусть! — сказал Илька.

Он закинул змея за спину и зашагал к дому. Не по тротуару, а по заросшей канаве, сердито ударяя сандалиями по головкам лебеды. Здесь, на дне канавы, еще не высохла роса, и разлетались брызги. Хвост «Тигренка» оставлял в мокрой траве змеистый след. А утро было хорошее: синее такое и свежее. Илька хмуро глянул в небо и засмотрелся. Редкие, совсем крошечные облачка быстро бежали к зениту. Словно кто-то очень большой отрывал за горизонтом клочки от тюка желтой ваты и пускал по ветру. Клочки летели, распадались на тонкие волокна и таяли в самой середине большого неба. И таяла Илькина обида.

Вдруг проснулась и коротко взревела за спиной бумажная трещотка. Это ветер задел в полете утреннюю улицу. Змей рванулся и зарыскал на коротком поводке. «Тигренок» просился в небо.

Илька помчался к дому. Будь что будет — нельзя терять такой ветер!

Крыша сарая, который стоял во дворе, была крутой и высокой. Илька добрался до самого гребня и встал. Выпрямился. Ветер был здесь ровный и сильный, такой, что Илькины волосы на затылке сразу встали торчком, а широкие рукава рубашки затрепетали у локтей, как маленькие флаги.

Трещотка уже просто ревела, захлебываясь воздухом, и «Тигренок» метался, как живой, он не хотел больше ждать.

Илька, торопясь, вынул катушку, несколько раз подергал нитку: «Выдержишь? Выдержи, ладно?» Он привязал конец нитки к поводку. Поднял «Тигренка» и подтолкнул его вверх.

Нитка скользила, обжигая пальцы. Змей пошел ровно и быстро. Голос трещотки становился тише, «конверт» уменьшался, и, когда размоталась катушка, он стал не больше конфетной бумажки. И только дрожь натянутой нитки говорила о силе воздушных потоков там, вверху.