Тень Казановы

Пока в ход идут водка и варенье. Я из него воду витаминизированную развожу — запивать. А есть не хочется. Лапшу иногда завариваю. «Доширак». Но редко. Я ее в местном магазинчике купил по приезде. Заодно и доложился: племянник я Евгении Августовне. Померла, дом мне отписала, больше некому было. А мне отпуск на стройке дали, за три года, каменщиком работаю. Вот и решил в тишине и покое его провести. Да за наследством приглянуть. Проглотили. Выгляжу я теперь простенько: башмаки на гусеничном ходу, пуховик, шапка с ушами. Наш парень! Это Вика меня так перед отъездом приодела. Свезла на китайский рынок, велела нос не морщить, не те времена, и набрала барахла всякого, даже перчатки какие-то супертеплые на синтепоне зацепили. Думал, не надену сроду. В первый же день, как прилетел, сгодились! Самое интересное: за всю экипировку чуть больше сотки баксов отдали. Бывалыча, я за такие деньги только полрубашки купить мог. А здесь — одет с ног до головы. Тепло! Да и выгляжу вроде ничего. Век живи — век учись. Чего деньгами бросался раньше? Были потому что…

Ладно, не будем о грустном. В домушке тем временем совсем тепло стало. Включил радио. Здесь другой связи не водится. Скромно, конечно, Евгения Августовна жила. Более чем. Однако в порядке все содержала. Посудка на месте, в кладовочке — запас уголька и дровец. Книжки на этажерке расставлены. Прилично так подобраны. Даже почитать с интересом можно. Подшивки журналов. Тоже любопытно. Но — потом. Когда снова человеком стану. Через пять бутылок. Даже живность себе завести планирую. Котейку какую или собаку. Господи, неужели я здесь надолго? Чего делать-то теперь? Бескозырку с бутылки снял, пошло-поехало. В пробку потом мякиш из хлеба затолкал и четыре спички вставил. Жираф получился. Мне дед так всегда делал. Когда я маленьким на День Победы поздравлять его вместе с родителями приходил.

Убрал жирафа с глаз долой. Не то слеза пьяная польется. И дед уже умер. И мама с папой погибли. В институте еще учился. Все, все! Живем сегодняшним днем!

Наливаю по полстакана, залпом — хлобысь! И водичкой с вареньем вдогонку. Закусить бы. Да не тянет на пищу. После третьего полстакана, как водится, Евгению Августовну помянул. Спасибо ей. Наследство мне подогнала. А ведь отмахивался как мог, когда подруга ее, смешная такая Тамара Семенна, документы мне притащила. «Не надо мне, — говорил, — домишко какой-то на Урале. Да и с чего мне, кто я ей? Возьмите себе лучше!» — «Ни к чему мне, — подруга сказала, — не доеду туда сроду. А вам мож и сгодится когда. Больно уж Женя хотела оставить вам чего. Не обидьте, пусть душа ее на Небесах радуется. Я вам тут все собрала. И завещание ее, и справку о смерти, пусть будет».

Взял, раз никому не надо. Память покойной уважил. Хорошая она была. Тихая-тихая, старушка такая, интеллигентная. Бабулю мою напоминала. Цветы мне однажды связала. Из ниток разноцветных. Корзину целую. На праздник какой-то преподнесла. Я растерялся, конечно, — куда красоту такую девать? Но виду не подал. Наши смеялись, а я тронут был, если честно.

И домишко вдруг сгодился. Что б делал без него сейчас?

Организм мой в себя пришел. Повеселело. По радио песни пели. По заявкам. Надо же! Как в детстве: радио на кухне, заявки еще кто-то посылает…

Проснулся от холода. И от чувства тревоги…

Как и было рассчитано, пяти бутылок хватило еще на два дня. Потом плохо стало. Не спалось. Тревожно. Паника в душе. Заняться нечем. Можно было в магазин, конечно, сгонять. Но не побежал. Устал от пьянки, если честно. И боялся, что втянусь. Боролся два дня. Потом соседский парень зашел, Борис. «Я, это, — сказал, — баню топлю. Мож надо тебе? А то у Августовны рукомойник только, она к нам всегда париться ходила. И ты ходи».

Пошел. В процессе квас пили. Потом хозяйка, Аня, жена Бориса, к столу позвала. Поел охотно. И водки выпили. Под грибочки с огурчиками. Грамм по сто пятьдесят. Больше и не захотелось вдруг. В дом вернулся. Уснул и проспал часов двенадцать. Проснулся человеком. Борька, ну спасибо тебе! Стали дружить домами. Они молодые совсем. Едва за двадцать. В позапрошлом году поженились. Славные!

С Борькой на лыжи встали. Он пару мне выдал. И ружье.

На охоту подались. Природа здесь! Но стрелять не стал. «Не могу, Борька, в живое! Рыбку еще словить куда ни шло. А зайчика жалко». Тот хихикнул. Сам настрелялся. А ружье забирать не стал, мне пока оставил — сгодится, мало ли. Я особо отказываться не стал, оружие забрал.

Красивая здесь зима, конечно. Во Владивостоке такого не увидишь. Снежище на солнце искрится сугробами, сосны — до неба, а стволы у них ровненькие-ровненькие, трещат, когда подморозит. А воздух!.. Прозрачный и свежий-свежий, не надышишься.