Тень Химавата

Кашлянув для приличия, Иешуа раздвинул ткань. Маленькое окошко под крышей. Застеленный покрывалом мишкаб[227], рядом горка одежды.

Девочка лет восьми, сидевшая возле корзины с младенцем, настороженно смотрела на вошедшего.

Иешуа поднял руки в знак добрых намерений и торопливо произнес на арамейском:

– Господь с тобой.

– Мир тебе, – ответила та вполголоса, чтобы не разбудить ребенка.

Обессилевший иудей опустился на циновку. Голова кружилась, в горле пересохло. Иудейка сорвалась с места, плеснула из кувшина воды в миску, подала гостю. Иешуа вздрогнул от прикосновения, когда она осторожно погладила израненную руку…

Вскоре он вышел из дома. Короткая передышка придала ему сил, раны болели меньше, после того как маленькая хозяйка смазала их мазью. Ждать возвращения взрослых с поля у него нет времени, прета дышит в затылок, нужно торопиться.

Зелень речной долины сменилась безжизненной бурой поверхностью солончаков. Впереди показалось озеро Вулар. Среди пятен ряски и зарослей лотоса сновали низкобортные лодки. Целая флотилия была пришвартована к вбитым у самого берега жердям. Рыбаки, связав края рупана выше колен, шастали по мутной прибрежной жиже туда и обратно: переносили корзины, сети, вычищали лодки от грязи.

Черно-белые утки с желтыми клювами деловито копались в тине…

Прочь, прочь отсюда, дальше в горы, увести за собой прету. Иначе он будет безжалостно убивать, не щадя никого, просто из дьявольской ненависти ко всему живому.

Вот и перевал через гряду, уткнувшуюся острым мысом в песок. Берег вьется тонкой белой полоской. Гривы спускаются к озеру со всех сторон, будто прильнувшие к воде и внезапно окаменевшие слоны…

День клонился к вечеру.

Иешуа брел на ватных ногах, думая только об одном: «Вперед!»

Он внимательно рассматривал горы. На этой торчит голова человека – нос, брови, высокий лоб… а эта похожа на барана с витыми рогами. Вон та – лысая, а сопка напротив поросла осинами и карликовыми березами по самую макушку. Все, как рассказывал Гурий.

Обогнув озеро, иудей вышел к устью горной реки. Химават отбрасывал на долину холодную, угрюмую тень. Справа высился хребет, который бхараты называют Тришулой Шивы: высокий пик с белым пятном снега на макушке, по бокам две вершины пониже.

«Седина Моше», – с благоговейным восторгом подумал Иешуа, затем прошептал:

– Охраняя слово Яхве под живой водой…

Вот и ручей: вода струится между мшистыми валунами по заваленному корягами ложу, перебирает тонкими струйками гравий, журчит, срываясь с плоских ступенек.

Иешуа начал карабкаться по склону, цепляясь руками за кусты. Вскоре он услышал шум водопада.

Перед ним открылась терраса со стеной из желтого песчаника. Сверху срывались белые полосы, бились о зеркальную гладь.

Озерцо неглубокое, по колено, вода ледяная.

Иешуа поднял голову.

Покрытая мхом скала. Жимолость и барбарис спустили ветви над обрывом, словно закрывая верхушку от посторонних взглядов. Он уселся, скрестив ноги, на сухом валуне. Багровое солнце разорвало на миг облака, выплюнув раскаленные сгустки на землю.

Что теперь?

Внезапно иудей вскочил, озаренный догадкой. Разбрызгивая воду, подбежал к колеблющейся прозрачной стене. Пробил ее телом, примерился, полез наверх.

Он карабкался по круче из последних сил, цепляясь пальцами за края трещин, опираясь голыми ступнями на выступы, не обращая внимания на боль. Несколько раз чуть не сорвался, обманутый мягкой податливостью мха.

Вот! В скале темнеет дыра, незаметная снизу.

Иешуа подтянулся на руках и ввалился в пещеру, ободрав колено. Перед ним была стена из уложенных плотными рядами осколков известняка – как будто это не завал, а межевая ограда в Эрец-Исраэль. Места хватило только на то, чтобы выпрямиться.

«Ирмеяху все сделал правильно, – подумал Иешуа, любовно оглаживая камни. – Воздух свежий, потому что есть щели, но птицы сюда не пролезут. А раз нет гнезд, значит, нет помета».

Он начал по одному выковыривать и сбрасывать камни. Это оказалось непростым делом. Расшатав обломок, вытаскивал его, затем брался за соседний. Сдирая ногти, царапая кожу на руках.

Наконец расчистил лаз, протиснулся.

Скудный свет едва освещал стены. Он пошел вперед наощупь, не помня себя от волнения. Мелкий песок холодил ступни. В душе разливались нежные звуки кифары.

Когда глаза привыкли к темноте, он различил в дальнем конце грота бледное мерцание. На дрожащих ногах Иешуа приблизился к Ковчегу Завета и упал на колени, шепча благодарственную молитву.

Он не мог наглядеться на священную реликвию.

Большой позолоченный ларец упирал изогнутые ножки в плоский камень. Херувимы на тяжелой крышке спокойно и торжественно глядели друг на друга, расправив крылья. По краю ковчега вилась резьба, кольца свисали в ожидании крепких рук левитов.

Рядом с ларцом стояли два украшенных золотом шеста и деревянные подпорки мишкана[228]. Полосы из красной бараньей кожи были аккуратно сложены стопкой.

Ни пятнышка плесени, никаких следов тлена, словно их положили здесь вчера. А это что? Почему камни навалены кучей?

Озарение молнией ударило в самое сердце: «Господь всемогущий! – да ведь это могила Моше».