Тень креста

— Две сотни городских стражников хоть сейчас могут выступать на защиту города и короля. Все они — опытные воины, хорошо снаряжены и вооружены отменно. Каждый второй имеет лук и полный тул стрел. Люди мои верны королю и ждут приказа встать на его защиту или достойно сопроводить Олава в любое место, куда он укажет.

— Ещё полсотни хускарлов-телохранителей короля вам в помощь, — добавил монах, не переставая перебирать чётки. — Датчан вдвое меньше, но они всё ещё продолжают пребывать. А постоялый двор не может разместить и снарядить больше пяти десятков хладирцев. Такое количество копий и щитов не так легко спрятать, а без них будущее сражение для людей Эйрика превратится в свалку. Сдаётся мне, что в большинстве своём хладирцы — стрелки, вооружённые мечами…

Мореход молчал, ему не пристало вмешиваться в разговор старших по рангу и положению, но монах заметил в его глазах вопросительный блеск и желание высказаться, потому кивнул в знак согласия.

— Когда? Когда и где они могут напасть? — озвучил свои опасения мореход, в волнении потирая медный крест правой рукой. — Завтра очень важный день. Венчание короля и королевы… Завтра Олав Трюггвасон станет королем под рукой Господа, а не просто хозяином-владетелем Норвегии, и его потомство по закону будет наследовать власть и страну. Во время венчания враги и мятежники не дерзнут напасть на короля Олава… Многие из них — христиане! И обряд венчания для них свят… Значит это может произойти до или сразу после венчания. Так?

— И так и не так, — ответил мореходу воин. — У короля Олава нет наследников! Погибни он в любое время и в любом месте, трон займёт Тира Датчанка или её брат — датский король Свен Вилобородый. Я бы на месте предателей напал, когда от меня этого никто не ждёт… На венчании! Только так врагами может быть достигнут успех. Там удара и смерти уж точно никто не ожидает. Церковь не может уместить всех наших сторонников и защитников. В ней ещё будут именитые горожане и богатеи.

— Но ведь ты — христианин, сын мой. Откуда такие мысли и желания? — возразил воину монах. — Почему ты не ждёшь нападения на пиру после венчания или по дороге во дворец ещё до пира? А может враги нападут по дороге в церковь?

— Да, святой отец, я-то христианин, чего не могу утверждать в отношении врагов-датчан и приспешников Хаконссона. Да и говорил я не о себе, а о противниках, — с горячностью в голосе ответил воин. — Всем известны их подлость и коварство. Сражаться по дороге ко дворцу или обратно врагам не с руки. В это время королевскую свиту будут окружать ряды моих людей со щитами и копьями, здесь же встанут и наши стрелки — противнику просто не добраться до венценосных особ. Пиршественный покой дворца вдвое больше церковного помещения — есть, где разгуляться сражающимся. Но там поставят длинные и широкие столы — люди короля и королевы сядут по разные стороны. Пусть враги нападают! Получится бой, подобный лесному, когда противников разделяет засека — через столы ни ножом, ни мечом врага не достанешь, да и стрелки там не смогут развернуться: станет так тесно, что луки уже не понадобятся.

— Твои слова да Господу в уши, сын мой во Христе, — набожно произнёс мнимый монах. — Однако, вот, что ещё нужно учитывать… Одно могу сказать определённо: когда враги точно не нападут. Пока супружеская чета вместе, смысла нападения на короля Олава не вижу. Ненароком можно и Тире Датской навредить, а датчанам этого бы очень не хотелось, не для того они все вьются вокруг королевы. Враг нападёт, тогда, когда будет уверен, что Датчанка в полной безопасности и недосягаемости для ответного удара. А нападение может произойти в любом месте и в любое время. Сейчас королева стала уж очень покладистой, что совсем не вяжется с её буйным и капризным нравом, этим она как будто усыпляет нашу бдительность. Значит развязка наступит совсем скоро. Скоро — может быть и завтра. С сегодняшнего вечера надевайте под одежду любую защиту — короткую кольчугу или лёгкий пластинчатый доспех, а оружие держите под рукой, не показывая посторонним. Это же накажите всем своим ближним, помощникам и слугам. Воинам всегда быть наготове и сопровождать короля Олава во всех его перемещениях.

И в этот момент мореход подал голос, его вопрос прозвучал своевременно, но по сути своей должен был быть задан раньше, а обращён он оказался к монаху-миссионеру:

— А что же сам король Олав? Разве ему ничего не ведомо о заговоре и измене? Ведь вы, господин, видите его каждый день и свободно говорите с самодержцем, обсуждая всё, что сейчас вершится под крышей дворца и в самом Нидаросе…

Опущенный куколь скрыл недовольное лицо святого отца — вопрос оказался ему крайне неприятен, а ответ мог быть непозволительно волнительным. Однако, монах выдохнул недовольство и спокойным голосом ответил: