Тень летучей мыши

Была ли она пьяна? Может быть, чуть-чуть. Не сильно, потому что начала соображать, кто перед ней. А Кознов мог наблюдать, как меняется цвет и выражение ее глаз, растягиваются в предсмертной маске ее чувственные губы, называя его кличку («Эстебан»), как подкашиваются ее ноги, а потом несут в спальню.

Она сделал один быстрый, оттого неверный шаг, едва не подвернула ногу на ровном месте. Сигарета полетела в одну сторону, стакан в другую. Она сумела захлопнуть дверь, но Кознов походя выбил ее ногой.

Амина упала на кровать, стала нелепо загребать ногами, комкая простыню и сдвигая на край атласное одеяло, пододвигаясь к стене и уползая от убийцы. Он дал ей возможность почувствовать спиной спинку кровати, этот последний в ее жизни барьер, и, вытащив пистолет и прицелившись, выстрелил ей в сердце. И еще – на этот раз в голову. Попал точно в середину лба, как будто он загодя разлиновал его.

Заслышав шум в прихожей, Кознов тем не менее не торопился. Тот, кто вошел через дверь, торопиться тоже не станет. Ему предстояло отмерить два десятка шагов по залу, чтобы приблизиться к этой смежной комнате. А может, он сунется сначала в другую, поскольку планировка дома – распространенная распашонка, это не считая гостиной.

Кознов приоткрыл дверь шкафа и спрятался за шторой. Свет падал на нее, и его не было видно.

Алимджан вошел в помещение, разворачиваясь и приседая; как минимум трижды он фиксировал ствол пистолета – на окне, шкафу, комоде. И снова на шкафу. Он подошел к нему и резко распахнул дверцу. Свободной рукой сдвинул в сторону платья на плечиках. И только проверив шкаф, подошел к дочери своего хозяина. На груди Амины расползалось пятно крови, в голове зияло пулевое отверстие, тем не менее, Алимджан приложил пальцы к ее шее. Проверяя пульс на сонной артерии, он продолжал осматривать комнату. Взгляд его остановился на шторе, за которой прятался Кознов, и он заметил легкое движение на ткани – может быть, от дыхания, которое Кознов, в общем-то, не скрывал. Он дышал ровно, как во сне, полностью контролируя ситуацию и держа в руках жизнь этого болвана. Алимджан вскинул пистолет, но на спусковой крючок нажать не успел. Кознов опередил его на одно мгновенье: выстрелил, держа пистолет у бедра. Пуля попала Алимджану в грудь, и он, резко опустив вооруженную руку, оперся на нее. Кознов сделал длинный и быстрый шаг вперед, срывая штору и появляясь перед Алимджаном. Тот второй рукой отгородился от него, как будто увидел привидение. Кознов подошел к нему вплотную и пресек его попытку поднять с пола пистолет. Перенес вес тела на ногу, которой наступил ему на кисть, и, склонив голову набок, внимательно вгляделся в его посеревшее лицо. Он поймал тот взгляд, который иногда был для него важен, а по какой причине – объяснить не мог. Он выстрелил в Алимджана в упор. Между дульным срезом и его головой оставалось не больше сантиметра, и Кознову показалось, что отдача была сильнее, чем обычно. Дергаясь в агонии и валясь на пол, Алимджан обхватил его за ногу. Кознов перешагнул через него, разворачиваясь на круг и тем самым освобождаясь от хватки.

В его планы входило оставить хотя бы спальню Амины нетронутой. Поэтому он установил взрывное устройство в прихожей. Магазин его пистолета опустел наполовину, и он сменил обойму. Передернув затвор и выбрасывая «старый» патрон, заслал в патронник новый. Это тоже была привычка. Он словно проверял работоспособность магазина. Полупустой магазин, упав к его ногам, так и остался на полу.

Но где же Джавид, этот «долгоживущий»? Он был личным телохранителем Амины, и сведения Кознова были верны. Он не ошибся, когда предположил, что Джавид натурально струсил.

Кознов снял трубку телефона, набрал номер Султана и, дождавшись ответа, спросил:

– Ты дома?

– Что? Кто это?

– Жаль, что тебя нет дома... у Амины. Если ты не убьешь меня в этот раз, то кого и кому представишь вместо меня?

Кознов повесил трубку.

* * *

...Мина под лестницей походила на разорвавшуюся шаровую молнию. Только цвета ее не были такими ослепительными. Огненный шар был ярко-красным в центре и желтым, переходящим в белый, на периферии. Этот момент был краток, и он как бы отпечатывался на радужной оболочке, и просматривать его можно было, смыкая и размыкая веки. Треск от взрыва был такой, как будто сильным порывом ветра сломались полтора десятка вековых деревьев. Одни куски лестницы пробили потолок, а другие застряли в нем громадными занозами. Осыпались осколки стекла, а стеклянная пыль еще витала в воздухе. Она не прорвалась наружу сквозь бреши в окнах и потолке, как будто сработали две мины направленного действия – внутри здания и снаружи. Пару машин тоже будто расперло изнутри. Боковые и задние стекла осыпались, лобовые пошли трещинами. Прошлогодние листья закружило в смерче.