Тень (ЛП)

Никто не сказал мне ничего прямым текстом, но когда я вышла, никто не смотрел мне в глаза. Я уловила шепотки от некоторых из них, которые подумали, что я сделала что-то в Барьере, чтобы причинить ему настоящую боль — может, чтобы отомстить за то, что он сделал со мной ранее в тот же день. Похоже, многие думали, что он это заслужил, но всё равно сторонились меня, когда я вышла, и смотрели на меня как будто новыми оценивающими глазами.

Я стала его истязательницей.

Похоже.

Лишь Джон пошёл за мной в мою комнату той первой ночью.

Он не стал ничего у меня спрашивать. Вместо этого он просто был рядом, пока я ела, отпускал шуточки, когда молчание становилось слишком тяжёлым, и предложил поспать со мной, если я не хотела оставаться одна.

Наконец, не сумев уговорить меня выйти в другую комнату, чтобы посмотреть старый фильм с ним и Дорже, или поиграть в шахматы, или в карточную игру видящих под названием rik-jum, он поддался моему желанию побыть в одиночестве и ушёл.

После тех первых суток дни начали сливаться воедино, совсем как в пещере Тарси.

Я знала, что нам с Ревиком, скорее всего, давно пора взять ещё один перерыв и основательно окатиться из шланга, но я пока что не хотела делать ничего, что могло бы замедлить процесс. А ещё я не была уверена, что смогу войти обратно так же легко и быстро, если остановлюсь надолго, не добившись видимого прогресса.

В плане ощущения, схожего с зависимостью, это действительно походило на повторение пещеры Тарси.

Только ещё хуже, на самом деле — своеобразный больной вуайеризм, который вызывал у меня отвращение, когда я задумывалась о собственных стремлениях и мотивах, и в то же время притягивал как наркотик, отчего становилось сложно завершать сессии.

Я не могла позволить себе слишком задумываться об этом, или о том, что это делало со мной и с ним. Я практически уверена, что если я собиралась закончить, то это должно случиться за один этап. Пока тяжёлая стадия не закончится, пока я не буду иметь представление, сработает ли это, я не могла позволить себе роскошь учитывать в этом уравнении свои пожелания.

После первой сессии он умолял меня ещё раз.

Казалось, что между первым разом, когда он попросил меня остановиться, и вторым прошло несколько жизней.

В реальности же прошло примерно шесть дней. Семь максимум.

За эти дни мы проводили примерно по семнадцать часов в Барьере каждые сутки.

От промежутка между его мольбой мне не стало легче это слушать, и мне не было лучше, когда он начал орать на меня матом из-за того, что я попыталась его успокоить.

Я заставила себя спать там и в ту ночь тоже.

Большую часть времени я просто пролежала без сна, но не позволяла себе уйти.

Через три дня я поручила Адипану организовать отдельное пространство, чтобы я могла ходить в туалет на противоположном конце от места, где он был прикован. Таким образом, им не приходилось прогонять меня через все протоколы безопасности каждый раз, когда мне нужно сходить в туалет или умыть лицо. Используя органический функционал, я даже могла принять душ, если бы захотела — стена могла выдавать шампунь, мыло, даже чистое полотенце и чистую одежду.

Когда я перестала отвечать на его попытки спровоцировать меня во второй раз, он просто лежал там и плакал — что было ещё хуже.

Думаю, то, что мы делали, влияло и на его сны тоже.

Я знала, что это влияло на мои сны.

Я просыпалась, не понимая, жил ли мой разум всё ещё полностью в Барьере, ощущая, как его свет вплетается в меня хаотичными импульсами, ищет возможности сбежать, ищет любой выход. Мне снились пещеры и кандалы, которые приковывали мои запястья к лодыжкам. Мне снился запах мочи и крови, писк крыс, ощущение ножек и усиков насекомых на коже под одеждой. Я просыпалась от того, что мою грудь сокрушал груз и боль, будто я умирала.

Один раз я проснулась с криком.

Не знаю, напугала ли я Ревика, но Джон сказал мне, что Юми, которая в тот момент наблюдала за консолью безопасности, подскочила на стуле от испуга.

Промежутки между прыжками становились короче, сон для нас обоих становился всё более и более бессмысленным. Думаю, какая-то часть меня даже пыталась вымотать его, сделать таким усталым, чтобы ему сложнее было со мной бороться.

Это быстро стало стратегией, почти хладнокровной. Я начала спать в любой удобный момент, даже когда он лежал там и хватал ртом воздух. Я сознательно пыталась сберечь свою энергию в надежде, что он будет бодрствовать, что давление и утомление заставят его покориться, что он сделает это до того, как его разум полностью сломается.

Временами я гадала — может, во мне всё же жила истязательница.

Это было пугающее осознание, но я не позволяла себе слишком углубляться в это, начинала видеть его как головоломку, требующую решения, некую вещь, которую надо открыть изнутри и желательно не сломать общее устройство. Временами я видела, как балансировала на этой линии, даже давила, чтобы посмотреть, поддастся ли он, а потом отступала назад, когда это загоняло его в пространство, которое я не могла контролировать.

В глубине души я задумывалась, не черпаю ли я здесь опыт Ревика.