Тень мачехи (СИ)

… Он тоже ошибался, думая, что небезразличен Геле. Но дед — он знал этот тип, видел в ней блудливую кошку, готовую оттопырить зад перед каждым, кто встретится с её угасающей весной. Потому и заподозрил, видя частые отлучки внука, его ночные возвращения и нежелание о них говорить. И не выдержал подозрений, приехал к дому Славиных, досидел в машине до тех пор, пока не погасло, а потом не загорелось снова окно профессорской спальни…

Юра вышел тогда из подъезда в своем обычном после Гели состоянии — умиротворенный, счастливый от томной неги, ощущающий себя сильным, взрослым, легко несущим на плечах весь мир. И напоролся на деда — тот стоял очень прямо, вздернув голову, как перед расстрелом. Смотрел ненавидяще, жестко. А когда Юра, уже поняв, что всё раскрыто, но завесив лицо спокойной наглостью, подошел к нему, Залесский-старший закатил ему такую оплеуху, что тот не удержался и полетел на землю, к дедовым ногам. Генерал нагнулся, схватил его за шкирку, как щенка, и поволок к своей вороной «Волге» — и доволок-таки, и впихнул на заднее сиденье, как бы Юра ни сопротивлялся. А потом сел за руль, вцепился в него руками так, что побелели костяшки пальцев, и рванул с места — резко, грубо, Юру аж в спинку сидения лопатками впечатало…

Дома уже спали, и они вошли молча, не зажигая свет. Генерал скрылся в кабинете. Из своей спальни Юра слышал, как он ходит, скрипя половицами и покашливая, как возится в кресле, как чиркает спичками, прикуривая одну беломорину за другой. Щека всё еще горела, и Залесский-младший ворочался на своей нерасправленной постели, злясь и обдумывая, что скажет деду наутро.

Но дед так и остался — в той ночи.

Бабушка нашла его первой. Генерал Залесский скрючился на полу возле стола, нелепо склонив седую голову. Будто прислушивался, не застучит ли ржавой клюкой вышвырнутая внуком совесть.

Но услышал лишь взмах косы.

Через два дня, на похоронах, когда над могилой генерала трижды выстрелили в воздух, Юра дал себе слово: поступить, как мужчина. И, подождав несколько дней или недель, дав бабушке прийти в себя, рассказать, что произошло той ночью.

Признать свою вину. Свою вину в смерти деда.

Промаявшись пару дней, изгрызши себя в куски, он поплелся к Геле — просить ее уйти от Славина и стать его женой. «Нужно всё рассказать профессору, признаться, — думал он, поднимаясь по серым бетонным ступенькам. — И жениться, как порядочный человек. Дед бы женился. Только никакой свадебной пышности, никакого праздника. Не будет у меня больше праздников, потому что деда не стало. А жениться я теперь должен. И пусть она старше, ведь я ее люблю».

Он был королем идиотов.

Геля открыла дверь, лохматая после сна — сам того не понимая, он явился к ней в семь утра. Впрочем, она мгновенно простила Юру за беспокойство, и, плотоядно улыбнувшись, втянула в квартиру, прижалась ртом к его губам. Он отпрянул, заговорил сбивчиво:

— Гелечка, мы должны всё рассказать. Собирайся, уходи от Славина, я сниму нам квартиру, мы будем жить вдвоем…

Она уставилась на него, выпятив губы — и захохотала: громко, визгливо, широко разевая рот. Он стоял, будто к полу пришпиленный, а потом схватил ее за плечи.

— Я не шучу! — выкрикнул он. И добавил бессильно, тихо: — У меня дед умер.

Геля перестала смеяться, плотнее запахнула халат.

— Сочувствую. Извини. Но просто это твое предложение… — она скривила губы. Юра упрямо наклонил голову, нахмурил бровь:

— Мы должны, Геля. У деда сердце не выдержало, когда он про нас узнал! Мы должны теперь пожениться, потому что иначе получится, что мы просто обманывали твоего мужа, что это никакая не любовь.

Геля отстранилась. Замялась, подыскивая слова. Сказала мягко, но твердо:

— Юрик, ну что ты несешь? Что ты этим изменишь? И потом… Я никогда не собиралась уходить от мужа.

— Я знаю, — угрюмо сказал Юра. — Но так будет лучше. Ты же не любишь его.

— Да, но жить я хочу с ним! Он дает мне всё, понимаешь? — она обвела вокруг руками. И вздернув голову, сказала твердо: — Тебе пока что это непонятно, да и вырос ты в обеспеченной семье. А я хлебнула нищеты, поверь. И не хочу всё с нуля. В мои годы с нуля — поздно. Мне нравится моя жизнь.

— Но… Почему ты тогда со мной… — Юра споткнулся о слово, не зная, как назвать то, что между ними происходило. «Почему ты со мной… изменяешь мужу? Спишь? Трахаешься?» Но это было больше, чем секс: они много говорили, они переживали, когда кому-то из них было плохо. Им было хорошо вместе — так он думал. Он не знал тогда иного, ему было лишь двадцать два. И его сомнительная взрослость утверждала безапелляционно — жизнь постижима. Что чувствуешь, думаешь и видишь — то и есть жизнь.

Но у Ангелины была своя колокольня:

— А с тобой у меня любо-оовь, мальчик, — протянула она. Прищурилась, полные губы изогнулись в улыбке, ямочка на подбородке кокетливо дрогнула. Геля чуть повела плечом, и шелковистая ткань халата скользнула вниз, всё больше обнажая загорелую кожу — но зацепилась за лямку сорочки.