Тень мачехи (СИ)

Но что же теперь — обидой перечеркнуть всё? Разве обида — весомый повод расстаться? Забыть, как муж заботился о ней, не бросал в беде, поддерживал всеми силами… Анюта вздохнула, понимая: так нельзя. Ведь, обижаясь, важно понять и мотив того, кто обидел. Если этот мотив любовь — а Серёжа, по-видимому, очень любит дочку — можно простить даже самое страшное. Но и простить можно только когда есть любовь… или когда тебе что-то нужно от человека. Так и прощают любовницы, зацикленные на деньгах. А она — жена, и в горе, и в радости. И, кроме любимого мужа, ей ничего не нужно.

«Я ведь вышла за него, когда он был никем, — вспомнила Анюта. — Вчерашним студентом с койко-местом в общежитии. Да, в итоге он много чего добился. Но мне не так важны его деньги и положение — мне всегда был важен именно он. Это просто любовь, в чистом виде. А умение прощать — одна из проверок, через которую она проходит. И если душа желает простить, так и нужно сделать — несмотря на любые обиды».

Она взяла костыли и раздвинула шторы, желая выйти на балкон — так хотелось остудить голову, вдохнуть свежего воздуха. Невидимая в темноте книга, нечаянно задетая Анютой, соскользнула со стола и тяжело шлёпнулась об пол. И тут же открылась дверь — будто Волегов сидел под ней, как пёс. Его лицо в светлом проёме казалась беспомощно-слепым. Он вглядывался в темноту её комнаты с мучительной тревогой — секунду, две — а потом позвал:

— Совёнок! Милая, ты не ударилась?

Она протянула руку, нащупывая кнопку настольной лампы. Включила и сощурилась от света. На лице Волегова проступило облегчение, взгляд снова стал виноватым, потерянным. Анюта обиженно отвернулась, но пересилила себя:

— Входи, Серёжа. И расскажи мне правду, наконец.

И тут же поняла: да он и не мог сейчас ничего другого — самому хотелось высказаться, используя это право быть откровенным там, где раньше приходилось только лгать. Сергей шагнул вперед, сутулясь от неловкости. Пластырь на сломанном носу, отекшая переносица, тёмные «очки» вокруг глаз. «Да, от души его приложил папа…» — мельком подумала Анюта. Глаза Сергея запали, морщины на лбу и возле рта выглядели глубже, неаккуратная щетина, затянувшая щеки островками, как ряска, делала Волегова постаревшим, больным. И Анюта почувствовала, как внутри поднимается жалость. Она снова опустилась в кресло, посмотрела на мужа молчаливо, но требовательно. А он сел на край стола, чтобы оказаться напротив неё, и заговорил — смущенно, виновато:

— Прости. Но лгать больше не буду. Эти женщины… их было несколько. Не хочу врать, что одна, потому что тогда не буду до конца честным. Но поверь, я даже их лиц не помню. Это было… как напиться воды. Вроде, жажду утолил, а вкуса не почувствовал. И только один раз с каждой. Специально. Не хотел привязываться. Мне казалось, тогда я сохраню тебе верность.

Анюта мрачно усмехнулась, неприязненно повела плечами.

— Да, теперь я понял, что это самообман, — вскинулся Волегов. — Но они и вправду были лишь тела, поверь! Ничего больше. Я всегда любил только тебя, пойми, Совёнок! А эта Наталья — она сказала, что беременна. И я… — он потёр рукой лоб, будто решаясь, — я сам попросил оставить ребенка. Мне казалось, если она его убьёт — а она хотела! — я никогда себе не прощу. Будет вот такое, — он широко развел руки, — пятно на совести. И жизнь, загубленная ни за что. Просто так. А ведь у меня было всё, чтобы вырастить этого ребенка, я мог оплатить его воспитание, образование. Ну, я и оплатил.

— В каком смысле? — сухо спросила Анюта.

— Я предложил этой женщине контракт. Сделку. Она рожает ребенка, и я выплачиваю ей определённую сумму. Потом она воспитывает его, получая за это деньги. Она согласилась, не раздумывая. Она вообще такая была… Только и думала, как побольше с меня содрать. И, как оказалось, гульнуть любила, выпить. Бросала дочку на няню, сама в разгул. И Вику не любила — это чувствовалось.

— Не любила свою дочь? — нахмурилась Анюта. — Как это может быть?

— Оказывается, может, — презрительно скривился Волегов. — И когда я это понял, решил забрать Викульку. Думал, предложу тебе удочерить её. Скажу, что она сиротой осталась.

— Обмануть хотел? — в тёмных глазах Анюты снова плеснула боль.

— Да, — потупился Волегов. — Хотел, как лучше. Только потом понял, что ложь именно так и растет — один раз обманешь, и придётся делать это ещё и ещё.

Он покачал головой и поднял на неё глаза.

— Прости меня, пожалуйста. Если бы я знал, что всё так сложится, даже не начинал бы. Не было бы ни одной женщины! Сел бы на таблетки какие-нибудь, как-то бы справился…

— Не говори мне больше об этом! — Анюту передёрнуло, будто перед ней пролетела летучая мышь. — Давай забудем, пожалуйста. Я понимаю, у тебя тот ещё темперамент — а я была в коляске. С одной стороны, измена в этом случае — предательство, с другой — просто жизнь, природа. Хотя на то мы и люди, чтобы уметь сдерживать животные порывы!

Она задумалась, и продолжила: